Коммунистические государства на распутье

Немногие советские граждане задумываются над опасностями, которыми чревата активная международная политика Кремля. В своем большинстве они воспринимают каждую демонстрацию советского могущества и престижа с чувством гордости и даже шовинизма. Этот фактор усиливается непре-сданными заверениями Кремля, что Россия, так сильно пострадавшая в прошлых войнах, теперь настолько сильна, что может бросить вызов самой могущественной стране в мире и способна, о чем часто напоминают народу, «гарантировать сохранение мира». Скромный .достаток внутри страны в сочетании с невиданным военным и политическим престижем за границей является могучим стимулом пламенного патриотизма, оптимизма и лояльности.

Рядовые люди в советском обществе верят, что Хрущев хотел повысить роль Советского Союза в международных делах и вместе с тем избежать настоящей войны. Правда, эта народная вера в его проницательность несколько ослабла после октября 1962 года, когда многие советские люди поняли авантюрный и рискованный характер его кубинской «ракетной игры». Однако к тому времени, когда главные факты стали ясны хотя бы тем советским гражданам, которые умеют читать газеты между строк и поэтому лучше информированы, кризис уже миновал. Таким образом, каковы бы ни были остаточные опасения, возникшие задним числом в связи с попыткой Кремля выдвинуть свою стратегическую мощь в западное полушарие, они были в большой степени нейтрализованы чувством глубокого облегчения, когда стало ясно, что Хрущев предпочел уйти с чрезмерно уязвимого плацдарма, нежели пойти на риск ядерной войны. Мало кто из советских людей хотя бы мысленно поставил острый вопрос: если вывоз советских ракет с Кубы был таким большим «вкладом в дело мирного сосуществования», то каким же вкладом в это дело была их доставка туда?

Разрядка, последовавшая за «почти катастрофой» в октябре 1962 года, к сожалению, оказалась поверхностной. Не было никакого прогресса в решении главных вопросов: Куба, Берлин, национальное самоопределение в Восточной Европе, Действенный контроль над вооружениями с мерами инспекции. Однако даже частичные шаги в направлении разрядки, пред принятые после этого кризиса, следует считать полезными, если они хотя бы немного убедили советских руководителей в том, что подлинное и длительное сосуществование на основе статус-кво представляет собой нужную и желательную политику как для них, так и для Запада. В условиях постоянной Угрозы ядерной войны длительный период ослабления напряженности и более свободного общения, пожалуй, несколько помешает Кремлю при очередном зигзаге его политики вызвать страх и подозрения своего народа с целью добиться от него поддержки новых авантюр.

Кремль проводит четкую грань между «мирным сосуществованием» различных социально-экономических систем, за ко торые он неустанно ратует, и «сосуществованием идеологий», которое он отвергает, считая его смертным грехом для любо го марксиста-ленинца. Трудно понять, как человек, мыслящий Историческими категориями, — будь то марксист или немарксист — может провести резкую правь между институтами и политикой общества и идеологическими принципами и нравственными ценностями, определяющими существование этого общества и его действия. Практически Кремль хочет, чтобы остальной мир принимал за чистую монету его заявление, будто он ведет в отношении чужих и враждебных ему систем политику «живи и давай жить другим». Но в то же время, стремясь использовать в своих интересах стихийные или подготовленные возможности экспансии коммунистической системы, он хочет защитить умы и чувства своих подвластных, а также своих последователей за рубежом от какого бы то ни было влияния некоммунистических идей и ценностей, чтобы укрепить их волю и их ряды для нового движения вперед к мессианским и общемировым целям коммунизма.

Могут ли преемники Хрущева неопределенно долго сохранять этот воображаемый барьер между теорией и практическими действиями, между политикой и идеологией? Не случится ли так, что длительное сосуществование постепенно подточит волю коммунистов к мировому господству?

Хрущеву было нетрудно принять соответствующее решение. Он был правителем «идеократии». Он и его партия правили в силу того, что якобы только они правильно понимают историю, прошлую и будущую, правильно ее истолковывают и действуют в соответствии с историческими законами. Если бы он ослабил эту претензию или отказался от нее, то как он мог бы узаконить свою абсолютную власть? Допустить возможность неопределенно долгого сосуществования с соперничающими с коммунизмом идеологиями означало бы подорвать свое право руководить Советским Союзом и свои притязания на то, чтобы «вести» все остальные коммунистические режимы и партии к предопределенной цели. Именно такая высокомерная идеологическая позиция позволила Хрущеву, как до него и Сталину, рассматривать все другие политические системы как незаконнорожденные и временные, как отвратительные препятствия на пути к торжеству единственно истинной и вечной веры.