Коммунисты

Трудно сказать, как бы все это обернулось, проживи они вместе до старости. Но в 1905 году папа исчез. Гастроли столичной труппы, парижский шик, огни рампы, некая актриса. Какова же она была, эта женщина, вскружившая голову реймскому коммерсанту? Она прихватила его вместе со своими туалетами. Всего лишь третьестепенная актриса, возившая из города в город свои классические прелести примадонны. Сначала думали, что господин Корвизар вернется… а потом… Но его жена была не из тех, кто признает развод. Папа тайком уступил компаньону свою часть в деле. Золото он забрал с собой. На что же теперь жить? Заложили дом, бабушка де Глари продала имение; мама знала о жизни только то, чему ее научил супруг. Свои скромные сбережения — золотые двадцатифранковики — она тоже хранила дома в маленьких продолговатых кошелечках красной кожи с пружинкой. 1908 год принес им радость, но не надолго. Дети, папа вернулся, вернулся папа! Ему, разумеется, нужны были только деньги, но могла ли слабохарактерная Эме не поставить на карту все, чтобы только удержать супруга? И она так усердно выполняла свой замысел, что, уезжая, папа оставил ее беременной. Родилась девочка, но прожила она недолго. Комнаты особняка пришлось сдавать в наем. Гонтран жил в Париже, он готовился в Политехнический. Нужно было платить за его учение. «Бедность не порок» — уже тогда начала говорить госпожа Корвизар. Она продала сервиз на двадцать четыре персоны, синий с золотом.

Здесь, на Западной улице, стояли на камине две вазочки саксонского фарфора — все, что осталось от реймского великолепия. Одна из них повернута к стене, чтобы не видно было отбитых цветов. От тех времен сохранились еще две-три тарелки, несколько разрозненных бокалов. Западная улица… какая пропасть отделяла Западную улицу от реймского дома! Здесь на улицу выходило только одно окно, а окно спальни — узенькое оконце с матовыми стеклами (можно обходиться без занавесок) — смотрело прямо во двор, и жили здесь теперь только две одинокие женщины; семья распалась, разбрелась, даже реймские нахлебники куда-то исчезли…

Летом 1913 года Гонтран привез домой приятеля. Оба они к тому времени уже бросили Политехнический и поступили в Институт гражданских инженеров. Жильбер Менье был немного сумасброд, он прыгал через столы, жонглировал пресс-папье[95]. Как-то в августовские сумерки Жильбер поцеловал Маргариту. Оба думали, что на том все и кончится. Когда началась война, Маргарита совершенно естественно стала посылать посылки в два адреса — Жильберу и Гонтрану. Немцы вступили в Реймс, и семья Корвизар бежала. Они поселились в Париже на бульваре Морлан; вначале думали, что это всего на несколько дней; после реймского особняка в пятикомнатной квартире казалось ужасно тесно, к тому же стоила она очень дорого. Бабушка де Глари умерла в поезде по дороге в Париж. На руках у них осталась кузина, и это считалось в порядке вещей. В это же время пришло известие о загадочной смерти папы в Марселе. Он выстрелил себе в грудь и выбросился из окна. И хотя следствие установило факт самоубийства, госпожа Корвизар пребывала в незыблемой уверенности, что ее мужа убили. Самоубийство она признавала не больше, чем развод.

В 1915 году Марта, истая дочь своего отца, сбежала из дому с бельгийцем. Она объявилась лишь к концу войны, в Конго, откуда посылала родным разные диковинки из черного дерева. Вскоре она умерла там от лихорадки. В 1916 году под Верденом был убит Гонтран. В 1917 году Жильбер приехал в отпуск; он привлек к себе Маргариту и сказал: — И меня могут убить в любой день… как Гонтрана… — Тогда она ему отдалась. Это уже не был прежний сумасбродный мальчишка Жильбер. Окопная жизнь измотала его, глаза неестественно блестели, все на нем пропиталось застарелым запахом табака. Через два месяца его убили на подступах к Перонну. Мама была не из тех, кто признает незаконных детей. Маргарита… она предпочитала об этом не вспоминать… она не родила незаконного ребенка.