Коммунисты

Только в помрачении рассудка можно было избрать для КП этот дом, стоявший обособленно, на виду, в двух шагах от перекрестка, и когда я увидел, как ринулись вниз, поднялись и снова спикировали вражеские самолеты, мне сразу стало ясно, что они бьют по определенной мишени, и меня охватил ужас. Не то чтобы жизнь командиров была мне дороже, чем жизнь рядовых, но когда на корабле гибнет кормчий… Мне уже однажды пришлось видеть в Ивуаре, как вместе с мостом, который мы минировали, взлетел на воздух командир одного из наших полков, и с тех пор я не мог отмахнуться от чувства ответственности за жизнь военачальников. А возможно, что это просто наследие классической трагедии, где все вращается вокруг судьбы цезарей. Кто его знает?

КП в Бюльтии был стерт с лица земли. Прямым попаданием. От него остался только дымящийся остов и трупы… все погибли… весь штаб… а ведь это тоже люди, сержант! Жалости достойные создания божии! Генерал Буффе, не меньше тридцати офицеров, около сорока унтеров и рядовых… Дом, где мы спрятались, забились в погреб вместе с хозяином, проклинавшим французов, и испуганно глядевшими детьми, содрогался над нами, как в день страшного суда. Что мы увидели, когда наконец можно было выйти! Вокруг горящего здания словно в насмешку торчали жерла разбитых пушечек… Я тщетно искал сутану под обломками, из-под которых извлекли очень мало раненых. Однако среди щебня и щепок я увидел вот это…

Аббат достал из-за пазухи крест вороненой стали, в деревянной оправе. Помолчал немного, потом, глядя на крест, продолжал рассказ.

Так, вернувшись на ферму, смотрел он на крест в своей руке, как вдруг с проселка, проходившего позади фермы, вынырнул вездеход и остановился около аббата. Из машины выскочил солдат и распахнул дверцу перед высоким сухощавым человеком с красным, обветренным лицом. Аббат Бломе хорошо знал этого человека. Это был генерал…

— Впрочем, зачем называть вам его, сержант, принимая во внимание дальнейшее?.. Для нас он был сам генерал, наш генерал, как мы его звали. Помню его по ту сторону Мааса, когда мы уже мнили себя покорителями Европы… В тот вечер он явился в Бюльтию рапортовать своему начальнику генералу Буффе о положении на вверенном ему участке. Выполняя задание, о котором я уже говорил, я побывал там утром на своей машине. Я знал, как неприятель громил танки генерала Брюно к югу от Метте накануне и всю прошлую ночь… Истребление продолжалось и в течение дня уже на подступах к Бомону. Войска нашей дивизии оказались без прикрытия после разгрома танковой дивизии и потеряли связь с 11-м корпусом на юге; пока возможно было, генерал находился с войсками, руководя арьергардными боями. А только что он отдал приказ раздробленным, отрезанным от тылов частям уничтожить свои транспортные средства, взорвать орудия и отступать в одиночку. Это был полный разгром. С того места, где мы находились, видно было пламя пожаров в рощице на расстоянии двух километров. Это пылали склады горючего. Боеприпасы. Генерал приехал в Бюльтию, потрясенный зрелищем разрушения, осуществлявшегося по его приказу. Я оказался первым солдатом, которого он увидел, и он спросил меня, здесь ли еще и в каком доме находится штаб корпуса? Мне незачем было отвечать — я молча указал на огромный костер.

Он спросил: — А генерал Буффе? А начальник штаба?

Он выслушал мой рассказ, я показал ему крест. И тут, когда он осознал весь ужас происшедшего, — вы только представьте себе, что это для него значило, — после того как у него на глазах погибла его дивизия и сам он отдал приказ сжечь машины, уничтожить броневики, взорвать орудия, — тут он мне сказал: — Ваше лицо мне знакомо, сапер… Я как будто видел вас в ночь сдачи Синея. Ведь это вы взрывали укрепления у Марша, по ту сторону Мааса? А потом Ивуарский мост? Я слышал, что вы священник… — У меня комок подступил к горлу; в такую минуту вспомнил, кто я и что я делал. Я ответил утвердительно, а он продолжал ужасающе спокойным тоном: — Очевидно, мне больше нечего делать в Бюльтии. Давайте зайдем на ферму, мне хочется сказать вам несколько слов…

Когда мы вошли в дом, на кухню, я увидел его глаза, и мне стало страшно. Я решил, что он хочет говорить со мной как со священником, и судорожно стиснул в руке стальной крест. Я помнил свой ответ тому, кого не стало, и считал себя недостойным принять исповедь этого человека. — Господин генерал… — Он прервал меня: — Вы ошибаетесь, господин аббат… Я неверующий… может быть, бог или что-то такое существует, но… словом, я никогда в жизни ни перед кем не преклонял колен, не преклоню и теперь. Катастрофа не лишила меня здравого смысла. А вы нужны мне как свидетель, как достойный доверия свидетель…

Он присел у потухшего очага и умолк. Я боялся прервать его раздумье. Хозяин выглянул из погреба, верно беспокоился, не грабят ли его. — Оставьте нас, голубчик. — Генерал сказал это таким твердым тоном, что тог успокоился и опять спустился в погреб, к детям.