Коммунисты

Итак, это было в прошлый четверг. Вместе со своим отрядом аббат очутился на бельгийской равнине, примерно километрах в восьми к югу от Шарлеруа. Во всяком случае, города уже совсем не чувствовалось. Среди полей, невдалеке от шоссе, идущего с севера на юг к Филиппвилю, к западу от этого шоссе, чуть пониже дороги, которая отходит на Наллин, разбросано несколько домиков. Это поселок Бюльтия… там расположился штаб армейского корпуса, нашего 2-го армейского корпуса. Под штаб заняли большой дом, относительно большой: он казался таким, потому что стоял один у проселочной дороги, в двухстах метрах от окраины деревни в сторону Наллина. Палисаднички с фруктовыми деревьями, улица, вымощенная щебнем, как повсюду в Бельгии. Вся деревушка величиной с ладонь. На южной стороне — небольшая рощица. Рота ушла утром, после жестокой бомбежки, и разместилась в Наллине, на расстоянии пяти километров от нас. А наша группа осталась в распоряжении штаба корпуса. Штаб дивизии стоял в одном из пригородов Шарлеруа. Мотоциклисты все время шныряли взад и вперед с донесениями на командный пункт генерала Буффе. Буффе был командир корпуса. Все местечко точно еж ощетинилось противотанковыми орудиями, 25-миллиметровками. Положение было тяжелое, враг мог нагрянуть с любой стороны. Что происходило на севере? Поговаривали, что неприятель просочился в Шарлеруа… За три дня мы, отходя с боями, уступили всю местность, от самого Мааса: Ивуарский мост, Биуль, Сен-Жерар, Деван-ле-Буа, Метте, Гуньи… взрывали… нет, об этом довольно! Мы последними отошли от Мааса, понимаете — последними! И при этом знали, что на юге все погибло. Мы собственными глазами видели вдребезги разбитую бронетанковую дивизию — нашу последнюю надежду. На юге немецкие танки были замечены много западнее нас, Филиппвиль взят, говорили, что Бомон тоже… страшно было поверить…

Наши машины стояли в стороне от дороги, во дворе небольшой фермы; на расстоянии двухсот метров, а то и ближе, красовался большой дом у дороги, где генералы и полковники решали вопрос, быть нам или не быть, как спасти честь оружия и куда направляться. А в погребе… надо вам сказать, что вся местность опустела, жители — бельгийцы — ушли, им велели уходить. Но хозяин той фермы, где мы стояли, рослый белокурый малый с грубоватым лицом, отказался уйти. У него было трое детей, старшей девочке девять лет. Он недавно овдовел и не хотел таскаться с ребятишками по дорогам. И вот он кричал нам из погреба, чтобы мы уходили, иначе его дом будут бомбить. Он нас ненавидел. Время от времени он показывался во дворе и говорил, тыча пальцем в 25-миллиметровые пушки вокруг штаба генерала Буффе: — Если бы я это раньше знал! — Но теперь уж поздно было пускаться в путь. В небе кружили самолеты, со всех сторон слышались взрывы бомб. Громыхали орудия. Словом, сущий ад под самым боком. Где-то поблизости, должно быть, шли танковые бои. Фермер снова нырял в погреб, там в темноте блестели грустные ребячьи глаза. Вот когда я готов был поверить, что настал конец света. Мы возвращались, выполнив задание… насчет склада боеприпасов. Я ехал открытым полем, там, к югу, было настоящее кладбище танков, машин, лошадей. Очевидно, после рейда немецких танков одной из частей нашей дивизии удалось расчистить некоторое пространство вокруг КП армейского корпуса.

На этом КП находилось примерно тридцать офицеров и полковой священник, очень благочестивый и почтенный человек, исповедавший меня перед самым вступлением в Бельгию. Я увидел, что поблизости маячит его сутана; он носил сутану нараспашку, бархатные штаны, заправленные в сапоги, большой наперсный крест и каску. Я подошел к нему. Он печально поздоровался со мной. Вести были дурные. С минуты на минуту ждали генерала Буффе, уехавшего к нашему дивизионному командиру, генералу Буше, в Куйе, близ Шарлеруа. Только что сообщили, что наши драгуны были перебиты утром в Буа-л’Аббе, близ Сен-Жерара, и что придется отходить на Авен, во Францию.

Святой отец спросил, не хочу ли я исповедаться снова. Обстоятельства были мало подходящие, и, да простит мне бог, я почти рассердился. — С тех пор, как мы с вами расстались, брат мой, — сказал он, — вы способствовали делу истребления… а мы ведь песчинки в руках божьих, и господь может призвать нас к себе… — Никогда не прощу себе своего ответа и посейчас не понимаю, как это сорвалось у меня. — Неужели господь почтет грехом то, что мы все эти дни преступали пятую заповедь? — возразил я с некоторым раздражением. — Бог ведает, как невелика наша доля вины, ибо на него падает все ее бремя! — Несмотря на такой еретический ответ, он благословил меня и вернулся в штаб, куда только что подъехала машина генерала Буффе. Как сейчас вижу, какая суета поднялась вокруг дома… Офицеры носились взад и вперед с донесениями, но едва добрался я до фермы, как послышался гул самолетов.