Коммунисты

Правду сказать, сам Монзи ненавидит Рейно и презирает Даладье, которого использует в своих целях. А Вейган… Да, конечно, он не знает Вейгана, но все-таки Вейган — фигура, личность. Вейган его не любит. За что?

Вчера в Лондоне Рейно, разумеется, говорил не только об Италии. До отъезда он принял Пьера Кота. Несомненно, он сообщил Черчиллю о начатых нами переговорах. Правда, уезжая, он не имел еще точных сведений: не то чтобы фактическая поставка советских самолетов, как, где и когда она будет происходить, имела политическое значение. Но СССР выдвигал одно политическое условие, одно-единственное. Чтобы Пьер Кот был не полуофициальным лицом, а настоящим полномочным официальным представителем Франции. Вполне понятное требование. Но можем ли мы выполнить его? На этот счет замечаются колебания. Ведь таким образом мы как будто признаем правоту определенной партии. Однако в субботу газетам разрешили напечатать телеграмму из Будапешта о том, что Ллойд Джордж[691] направляется в Москву… В субботу… В тот день, когда Пьер Кот был у Монзи… и когда Лоран Эйнак начал непосредственные переговоры о самолетах. Для Рейно важнее всего намекнуть в Москве, что долго мы не продержимся, и каково будет ваше положение после разгрома Франции… если у Гитлера будут развязаны руки на Востоке? У каждого с поездкой Пьера Кота в Москву связаны свои надежды.

Может быть, Вейган враждебно относится к нему, Монзи, за его роль в нынешних переговорах с Советским Союзом? Нет, это давняя вражда. Как не понять, что даром ничего не дается. Прав был Галифакс. Даладье все-таки способен уразуметь такие вещи: было ровно двенадцать ночи, когда Монзи позвонил к Даладье только затем, чтобы сказать, что прав был Галифакс… Даладье, конечно, еще не ложился. Бедняга вместе со своими сотрудниками с Кэ д’Орсэ всю ночь будет потеть над телеграммой папе! Лучше, пока не поздно, втолковать ему мысль, которую Монзи не мог полностью высказать на заседании при таких субъектах, как Марсель Эро…

А король Леопольд? Не меньше, чем Вейганом, Монзи заинтересован королем Леопольдом. Это основные персонажи трагедии. Сложные натуры. На них можно отдохнуть от Воклюзского быка или от этого приказчика из «Базар де Мексико!» Подлость… уж очень быстро Фроссар выносит приговоры! От его марксистского прошлого у него осталась склонность к упрощению. Пропаганда, пропаганда…

В такой вечер трудно уснуть. Чтобы отвлечься, Монзи достал из книжного шкапа томик Расина[692], случайно раскрыл его и прочел:

Войска идти в поход не смеют, государь;
Фарнак твердит войскам, что вы всему виною,
Что вновь решили вы идти на Рим войною.
— Фарнак?
— Телохранителей он возмутил отряд,
Одно названье Рим уже страшит солдат;
Сто самых диких бед он им живописует;
Одни на корабли подняться не рискуют;
Иные с кораблей хоть вплавь сбежать хотят;
Матросы на судах оружием грозят;
Не слушают команд; и нет повиновенья;
О сдаче говорят, желают замиренья;
Фарнак средь бунтарей и, потакая им,
Провозглашает вслух, что мира жаждет Рим.

Насколько в сновидениях все бессмысленно, настолько во время бессонницы все обретает смысл и стройность, проникает в недоступные при дневном свете миры. «Надо будет переговорить с Гарильей. — вздыхает министр, ворочаясь в постели, — он умный советчик»… Потому ли ему не спится, что у него болит нога, или нога болит потому, что ему не спится? То же самое и с королем Бельгии: мы потерпели поражение потому, что он капитулировал, или же он капитулировал потому, что мы потерпели поражение? Ах, эта ночь, долгая, нескончаемая ночь! Как ничтожны дела человеческие. Все, все насмешка, призрак, мираж, самообман…

Пока в Париже заседали министры, король Леопольд около одиннадцати часов вечера узнал, что неприятель требует безоговорочной капитуляции. Он не стал долго раздумывать: его ответ был готов заранее. Он согласился. Огонь будет прекращен через пять часов — в четыре часа утра двадцать восьмого мая.

Таким образом, весь наш левый фланг, то есть наш восточный фланг, будет оголен. Где же Горт? Только бы найти Горта… В час ночи немцы взяли Ломм, по дороге на Армантьер, у самых предместий Лилля, близ пригорода Буа-Блан, где Зант в своей школе никак не может управиться с беженцами, которых набралось шестьсот пятьдесят человек.

Ломм… Это означает, что шоссе, уже занятое немцами дальше, на участке Байель–Кассель, отныне перерезано также между Лиллем и горящим Армантьером.

И когда новый день занялся над капитуляцией бельгийцев, войска, находившиеся в Лилле, потеряли последнюю надежду достичь моря.