Коммунисты

Военный губернатор города Дюнкерка адмирал Шарль Платон».

Все разом переменилось, люди ходили, как пьяные. Все переменилось. Ах вот оно как! Люди были готовы на все. Пусть мы обречены, зато страна, зато армия… Да, это все меняло! Если мы спасемся — хорошо, если пропадем — ничего не поделаешь. Не напрасно, значит, погибнем. Линия Зигфрида прорвана! А мы пока отвлекали на себя крупные немецкие силы, молодцы все-таки наши генералы! Никто уже не помнил ночных разговоров, а если и вспоминали, то с чувством стыда. Не могли же они, действительно, нам все объяснять. И американцы тоже, скажите пожалуйста! Гитлер капут, пропал, голубчик!

— А про русских ничего не написано, — заметил Праш.

На что Гроппар, картинно опираясь на ограду палисадника, заявил: — Тем лучше. — Что это он имеет в виду? Рауль вспыхнул. Недаром он уж давно приглядывался к этому сопливому фашисту. — Что это значит «тем лучше»?

— Русские! — заявил Гроппар, вздернув плечи. — Хороша помощь. Ни генералов, ни армии. И если бы мы были их союзниками, нам пришлось бы потом еще их же благодарить.

— Ух, сволочь! — закричал Праш.

Их разняли.

— Сейчас не время нам между собой драться.

— И уж, во всяком случае, не время кривляться, когда речь идет о тех, кто способен бить Гитлера, — добавил Бланшар. — А такие вот молодчики предпочитают проиграть войну, лишь бы не быть обязанным своим спасением Красной Армии!

Остальную часть пути в отряде царило радостное ликование. Кто-то затянул песню. — Узнаешь песенку? — спросил Морльер.

«И на линии Зигфрида мы подштанники развесим». — Выходит, зря мы насмехались над англичанами. — А Жонет добавил: — Вон сколько добра уничтожено. — Ладно, не беда. С американской помощью быстро все приведем в порядок.

Потребовалось событие такой огромной важности, чтобы Алэн, наконец, открыл рот. Жан рискнул обратиться к нему с вопросом: — Что это с тобой было? — Морльер молча пожал плечами и стал упорно глядеть в сторону: смотрите, да он плачет, ей-богу, плачет! И действительно, на ресницах Алэна висели две крупные слезы, Кажется, мы такого насмотрелись, что уж и не знаю, отчего теперь можно заплакать. Морльер сознался: — Пёсик.

Перед отходом из Гивельды был получен приказ избавиться от всех животных. Армия с самой Бельгии таскала за собой, так сказать, на счастье, коз, птиц… а собак… в некоторых частях каждый взвод имел свою собственную жучку. Говорят, что в Англии это запрещено. Тогда лейтенант Гурден…

Лицо Морльера разом потемнело: — Сволочь такая, садист! Ему, мерзавцу, нравится убивать. Я случайно отвернулся, а он и воспользовался, выстрелил из револьвера, да еще неловкий такой… Бедный Жамблу, три раза Гурден в него стрелял. Для животных у них патронов хватает!

От Розендаля повернули к дюнам Мало-ле-Бен. Спустилась ночь, небо на западе было объято заревом: Дюнкерк действительно горел. Черная пыль, которую гнал ветер, доносила сюда запах гари, над морем во всех направлениях вспыхивали орудийные выстрелы. В песках где-то очень близко падали бомбы. Значит, мы еще не окончательно спаслись.

Но все же впереди было море…

В этот вечер, после того как текст телеграммы римскому папе был отвергнут Рейно, по требованию Черчилля, Даладье поручил Шотану и Монзи той же ночью составить ноту итальянскому правительству и теперь с нетерпением ожидал разрешения англичан отправить ее. Посол Великобритании не пожелал взять на себя ответственность, значит, целый день пропал без толку. Известия из Италии тревожные. Министр иностранных дел передал ноту Монзи, подумав при этом, что Рейно все равно будет недоволен, ну да бог с ним, лишь бы только избежать итальянского вторжения! Самое трагическое то, что приходится давать обещания итальянцам, у которых разыгрался аппетит, да еще давать обещания в таких вопросах, в которых мы не вольны. Подавайте им Мальту, Суэц и Гибралтар… Наконец, Лондон разрешил этот демарш, но с оговорками, оставляющими за ним свободу действий. Его превосходительство синьор Гарилья приглашен к восьми часам вечера на Кэ д’Орсэ.

Однако посол Италии находит предложения весьма туманными. Какая гарантия, что эта нота, в которой Франция становится на колени, задержит дуче на том пути, на который он уже вступил, и верно ли, что этот текст составлен самим Монзи? Синьор Гарилья звонит Монзи. Да, ноту написал Монзи, но, сверх того, ее редактировали еще человека два-три. По телефону трудно все объяснить. Может быть, нам лучше повидаться?

Его превосходительство синьор Гарилья частый гость в министерстве общественных работ и транспорта. Поэтому никого не удивило, когда он явился туда 30 мая 1940 года в десять часов вечера и сразу же, по специальному указанию, был введен к Монзи, с нетерпением поджидавшему гостя… И служитель, закрывая двери кабинета, успел услышать плачущий голос Монзи: — Ах, дорогой друг, эта скала, эта проклятая скала!..