Коммунисты

Англичане нынче вечером уходят из Дюнкерка. Чего же они торчат на Гибралтаре? Ждут, чтобы их оттуда выгнали? Синьор Гарилья отлично знает, что во французском правительстве есть разумные люди: не далее как сегодня утром Ибарнегаррэ побывал в посольстве и…

— Подождите минуточку, я сейчас позвоню Даладье…

Боже мой, насколько свободнее чувствует себя Анатоль Монзи в обществе этого римского патриция, утонченного, породистого, чем в обществе Даладье или Рейно! Не будем же мы воевать с вами! Посол явно смущен, увы, есть все основания опасаться… Но это же безумие! И ради чьих выгод? Ради удовлетворения гордыни английских милордов, желающих сохранить для себя обезьянью скалу[725]?

XIV

Ночью, под нестихавшим проливным дождем, агония Лилля продолжалась. В западных пригородах бои не прекращались. Не прекращались они и в Лоосе, и в Обурдене, и в Ломме, и в Кантле, и на окраине Буа-Блан, и в Ламберсаре. Везде орудийный и пулеметный огонь, рукопашные схватки. В Обурдене немцы продвигались медленно, шаг за шагом. В захваченных домах расправлялись с гражданским населением, как с пособниками партизанской армии. Человек тридцать расстреляли под этим предлогом: победители мстили побежденным за то, что они не сдаются. Выламывают дверь, три солдата в серо-зеленых шинелях, с винтовками наперевес врываются в дом; перед ними женщина с двумя детьми, двое младших на руках у отца. Его выталкивают на улицу, рвут на нем одежду, избивают и полуголого гонят куда-то под дождем. Los! Los![726] Рядом с ним гонят его соседа, оба бредут, подняв кверху руки. За чьим-нибудь амбаром их пристреливают. Чем руководствовались убийцы в выборе своих жертв? Почему они убили Артюра Ренго, человека пятидесяти трех лет и его сына Фернана, которому едва исполнилось двадцать? Почему убили они на руках у отца ребенка, родившегося в 1937 году? Почему убили Вильера и Увенажеля? Им обоим вместе было пятнадцать лет. Морис Танкере попытался бежать с маленьким своим сыном на руках — за ним погнались, убили и отца и сына… У рассвирепевших гитлеровских палачей черно в глазах: они говорят, что во всем виноваты сенегальцы. В Обурдене сенегальцев и в помине не было, город защищали алжирские стрелки генерала Дама и зуавы — части, не принадлежавшие к цветным войскам. А если б даже тут сражались сенегальцы, так что же?..

На рассвете по Аррасской дороге идут жители Лилля, возвращаясь домой единственным свободным путем — по следам жертв, убитых немцами. Все это утро возчик из Буа-Блан, устроив на своей тряской телеге Жанну и ее свекровь, шагал по дороге рядом с Фюльбером, молодым девятнадцатилетним рабочим, насмотревшимся таких ужасов, что жизнь кажется ему бессмысленной, если за нее нужно платить такой ценой. Возчик шагает, захлестнув кнут вокруг шеи, и все говорит, говорит. А какой толк от его пресловутой житейской мудрости, ни черта не извлечешь из его сумбурной болтовни! Жанна молчит; под глазами у нее темные круги, ей тяжело дается беременность. Мать тоже ничего не говорит: слишком много у нее горьких мыслей об утраченном.

Они проехали теми же самыми дорогами, по которым шли недавно Элуа и Нестор. На ночь остановились в Фалампене и все не могли опомниться от ужасной картины пожара в Курьере, черных обгорелых стен, рухнувших крыш, еще дымящихся трупов, лежавших на тротуарах. В центре города на перекрестке улиц лежало что-то, имевшее форму человеческого тела и закрытое одеялом. Жанна приподняла этот покров и увидела мертвую женщину с размозженным черепом, из которого вывалился мозг… В Секлене лежали на земле те же лошади, которых видели Нестор и Элуа, только теперь больше было околевших, с огромным вздутым брюхом. В Фобур-де-Пост уже хозяйничали немцы; они сказали, что через город проехать нельзя, что французы еще держатся в Лоосе, но из Обурдена немецкие части почти уже выбили их. Тогда решили ехать кружным путем — повернуть обратно, на Ватиньи, и обогнуть город с юга. В Галенне у Фюльбера живут друзья, надо остановиться там и подождать, пока не станет наверняка известно, что уже можно возвратиться в Буа-Блан.