Коммунисты

Счастье Жозефа длилось два дня, даже точнее — пятьдесят два часа. И этого, без сомнения, хватит, чтобы осветить навсегда долгую жизнь человека, всю долгую жизнь человека, которому никогда не блеснет луч солнца. Жозеф не обольщался, не говорил себе: а вдруг это чувство может перейти в другое? Или даже просто длиться. Он ничего не просил и, ничего не прося, имел больше, чем мог ожидать. Он был счастлив. Он знал, что ради этого стоило не умирать, даже если счастье добыто высокой ценой — потерей рук и глаз.

Теперь только нужно найти способ служить общему делу: значит, не потухло в нем еще прежнее пламя. Он может сражаться за счастье людей, раз он узнал, наконец, что счастье не пустая химера, что оно существует, что стоит оно всех жертв и что ты можешь дать его другому.

Итак, мадам Сесиль приехала во вторник перед завтраком… А сегодня четверг, вернее, еще только самое утро. Газеты сообщали, что Поль Рейно снова реорганизовал свой кабинет и с момента вступления на пост министра внутренних дел господина Жоржа Манделя сто один коммунист помещен под стражу в специальных лагерях, устроенных военными властями во исполнение чрезвычайного декрета от 18 ноября 1939 года. В газетах также говорилось об аресте пяти видных парижских деятелей, господ Робера Фабр Люса, Серпень де Гобино, Алэна Лобро, Поля Мутона и Шарля Леска[737], людей, угрожающих своей деятельностью безопасности государства. Имена их ничего не говорили Жозефу. Сесиль вспомнила, что видела кого-то из вышеупомянутых господ у Котелей. Жозеф тихо сказал: — Вы заметили, мадам Сесиль, когда арестовывают коммуниста, расклеивающего в поезде листовки, для газет он никто. А когда арестовали этих видных парижских деятелей, покушавшихся на безопасность государства, даже тут их не перестают величать господами. Значит, не так уж мы глупы, когда утверждаем, что существуют две мерки, что и у них тоже есть свой классовый подход. Разве не так?

Жозеф говорил медленно, словно в его распоряжении целая вечность, и если в четверг утром был во Франции хоть один счастливый человек, так это был Жозеф Жигуа. Вот он и тешит себя мыслью, что впереди у него еще много-много времени и хватит его, чтобы все понять самому и научить понимать Сесиль. В первый раз он подумал просто Сесиль, а не мадам Сесиль… и повинны в этом были господа Робер Фабр Люс, Серпень де Гобино и три прочих господина!

* * *

6 июня, четверг, утро.

Филипп Борман, как было условлено, явился в министерство. Монзи был занят последними приготовлениями к отъезду.

— Да, дорогой господин Борман, нас выставили! Даладье, Ламуре, Сарро, Марселя Эро, Барети[738] и меня… Мой старый приятель Л. О. Фроссар, чьи таланты уже ни для кого не тайна, с тех пор как он выступает по радио, так вот, мой приятель усядется сегодня вечером в мое кресло. Конечно, он руководствуется чисто дружескими соображениями, желая оставить министерство информации за господином Жаном Пруво[739] из «Пари-суар». Вот каковы дела! Что касается Даладье, то господин премьер уже давно готовил нам этот сюрприз! Рейно три раза в течение месяца пытался выставить Даладье за дверь. Заявил, что сенатская комиссия по иностранным делам потребовала головы Воклюзского быка! Это еще не все, они будто бы разошлись из-за меня. Я, видите ли, злой дух Даладье, я скомпрометировал его моими отношениями с Римом. Как вам это понравится! Итак, меня отстранили, как агента Муссолини. А это означает, что решено предоставить событиям идти своим ходом и навязать нам еще одну неприятельскую армию, которая ударит с тыла. Мы, следовательно, будем воевать с Италией, глупость сверхъестественная! Ламуре был за немедленное заключение мира. Не знаю уж, по какой причине наш дружок расстался с Барети и Марселем Эро… Во всяком случае, я был в министерстве общественных работ с августа тридцать восьмого, в министерстве путей сообщения с сентября тридцать девятого. Я мог бы напомнить обо всем, что мною сделано… Кто знает, может быть, мне и повезло, что я сегодня выхожу из кабинета, которому придется взять на себя чудовищную ответственность!

Монзи становился желчным. Рейно обделал дело еще накануне. Монзи не было в Париже, он объезжал Байонну, Бордо, Ла-Рошель, Нант, Брест с целью заверить англичан относительно того, что программа импорта угля в связи с оккупацией угольных северных районов будет осуществлена через атлантические порты. А вернувшись в Париж, последним узнал о своей отставке. Веселенькое возвращение!