Коммунизм и фашизм: братья или враги?

Апологеты НЭПа, продолжая уже в наше время защищать бухаринские позиции, считают, что чисто политический фактор, «схватка за единовластие» «причинила невосполнимый урон практике начинавшегося движения на рельсах нэпа, делу индустриального преобразования страны»¹⁹⁵. Комментируя эту позицию историка В.С.Лельчука, М.М.Горинов иронизирует: «То есть, экономическим аргументам оппонентов (об износе основного капитала, дороговизне нового строительства, низкой эффективности производства и т.д.) исследователь противопоставляет… свертывание внутрипартийной демократии»¹⁹⁶. Позиция Лельчука несколько сложнее. Он видит причины отказа от НЭПа в политической сфере, так как не находит для этого экономических причин, считает, что превращение российского общества в индустриальное было экономически возможно при сохранении НЭПа. Но не объясняет – как. Не сумел объяснить этого и Бухарин в своих «Заметках экономиста». Ни в 20-е, ни в 90-е гг. апологеты НЭПа не сумели найти источник ресурсов для продолжения движения «на рельсах нэпа» в направлении индустриализации. Свертывание внутрипартийной демократии здесь не при чем, ведь победа Бухарина над Троцким была обеспечена недемократическими методами, а кризис НЭПа сопровождался отказом самого Бухарина от ряда «правых» позиций, которые он отстаивал в середине 20-х гг. Практика заставила даже Бухарина сдвигаться «влево», в сторону предложений левой оппозиции. «В одной стране» оказалось недостаточно ресурсов, чтобы в условиях господства большевистской бюрократии построить не только социализм, но и индустриальное общество. В СССР были ресурсы для построения современной индустрии, но в конкретной ситуации НЭПа не было предпосылок для их рационального использования. В условиях господства малокультурной коммунистической бюрократии, плохо разбиравшейся в рыночной экономике и индустриальных технологиях, в условиях низкой технологической культуры работников индустриализация проводилась с большими потерями ресурсов, что без поддержки извне приводило к огромному их дефициту. Это обрекало модель индустриализации «на рельсах нэпа» на провал. Можно согласиться с И.Б.Орловым в том, что «Принятый в конце 20-х гг. курс был следствием не только авторитарных наклонностей значительной части руководства. Он был актом отчаяния людей, поставленных перед выбором: медленная агония или отчаянная попытка вырваться из отсталости, несмотря на возможные жертвы населения»¹⁹⁷.

Споры «экономистов» и «апологетов» во многом вызваны недостаточным учетом неразрывной связи экономических и политических процессов в условиях преобразований, проводившихся большевиками. Этатистская форсированная модернизация неизбежно предполагала концентрацию власти. Одно без другого было невозможно. «Рельсы НЭПа» не давали государству того, что оно провозгласило своей задачей, но ведь именно это государство с этими задачами и составляло один из системообразующих элементов НЭПа. Уход с «рельсов нэпа» был неизбежен, но он мог произойти как в сталинском направлении, так и в прямо противоположном – небольшевистском. И здесь даже «правый уклон» оказался бы слишком этатистским, слишком связанным ленинскими догматами.

Развитие экономического и политического плюрализма означало отказ от большевистской стратегии. В этом случае стратегия развития страны могла сдвинуться в двух направлениях. Первое: к народнической стратегии «общинного социализма», где плюрализм и демократия увязаны с традиционными институтами страны и задачами социалистической трансформации, при которой индустриальная модернизация вторична по сравнению с задачами экономической демократии и социального государства. Второе: к либеральной (как вариант – умеренно социал-демократической) модели, которая подчиняет развитие страны нуждам более развитых индустриальных стран Запада. Возможные результаты такой альтернативы спорны, но одно несомненно: переход к индустриальному обществу в таких странах, как Мексика, потребовал гораздо меньших жертв, чем в России. При всей неизбежности отказа от «рельсов нэпа», вариантов развития было множество, но только модель Сталина давала реальный шанс на сохранение марксисткой модели централизованного управления экономикой, на ускоренную индустриальную трансформацию общества, на «спасение» от размывания советской системы «капиталистическим окружением». Платой за это было разрушение неиндустриальное хозяйства и распространение на все общество индустриально-управленческих принципов, тоталитаризм и бюрократическое классовое господство. А «размывание» все же произошло несколько десятилетий спустя.