Коммунизм как Религия

Я прокомментировал в этой книге тексты английских, немецких и фран­цузских авторов, более или менее равномерно распределенные по межво- енному двадцатилетию. Средний интервал между их написанием состав­ляет три-четыре года. Все они в той или иной мере испытали на себе притяжение революции на разных ее этапах, от военного коммунизма до апогея сталинских чисток, и, конечно, воздействие столь разных событий не могло не быть различным. Комментируемые тексты не просто дают представление о жанре «возвращений из СССР», но в логическом отноше­нии являются ключевыми, хотя составляют ничтожную часть архива. Даже беглый обзор архива «возвращений из СССР» занял бы много томов[10]. От Рассела до Брехта прослеживается своеобразная феноменология комму­низма как религии, позволяющая понять, что побуждало современников Октября верить в мир, который люди хотели построить на земле своими руками, без помощи Бога. Будь авторы просто верующими, их тексты от­давали бы однообразием и едва ли представляли интерес для нашего времени. Но это не так. Во всех выбранных текстах ценна дистанция; не­посредственные переживания авторов стали частью письма. На их приме­ре мы видим, что жанр «возвращений из СССР» состоит из множества подвидов. Над всеми ними стоит своеобразный знак вопроса, вытекаю­щий из недостаточного телесного опыта соприкосновения с новой влас­тью. Между тем, как показывает пример Балабановой, Сержа, Суварина, Истрати и многих других, живших в СССР сторонников коммунизма, по- настоящему отрезвлял именно он. Но я воздержался от анализа книг на­званных авторов не только по причине ограниченности объема книги, но главным образом потому, что все они — в разной, правда, мере, — сохра­нили первоначальную коммунистическую веру, отрекшись от ее ложных подобий; поэтому проблематика коммунизма как религии не становится предметом их осмысления; как правило, они (как и Троцкий) ограничива­ются более или менее глубокой политической критикой режима с точки зрения идеалов революции, которые продолжают разделять.

Между тем тексты Рассела, Беньямина, Кестлера, Жида, Фейхтванге­ра и Брехта отличает не просто ненависть к капитализму, уверенность в его скором крахе, но и интерес к разным аспектам самой коммунистичес­кой веры (по крайней мере эстетически значимый взгляд на нее, какой имел место у Брехта). На их примере видно, как велик был первоначаль­ный утопический потенциал революции и как постепенно на его обломках воздвигалась материалистическая религия, интимно связанная с форми­ровавшимися параллельно с ней террористическими практиками.

То kill or not to kill. Историческая ответственность интеллектуалов

Коммунизм был не просто наркотиком для интеллектуалов; на него упал отблеск священного в той форме, какую оно еще могло принять в XX веке. За него готовы были отдать жизнь не только члены компартий, но и такие люди, как Жид. В списках основателей организаций помощи, солидарно­сти и дружбы с СССР мы находим имена Эйнштейна, Ролана, Пискатора, Стефана Цвейга, Томаса и Генриха Маннов, Кете Кольвиц, Альфреда Дёб- лина... этот список можно продолжать долго. «Arbeiter-lllustrierte Zeitung», например, выпускалась тиражем в 500тыс. экземпляров [49, 194]. В под­линно религиозном отношении к стране победившего пролетариата недо­статка не было. В 1933 году театральный критик Альфред Керр (Alfred Kerr) писал: «Для меня само существование “Республики Советов” принадле­жит к числу вещей величайших, приносящих наивысшее удовлетворение. Там впервые за две тысячи лет предпринимается серьезная, мощная попытка установить в мире справедливость. Если завтра мне предстоит умереть, мысль об этом уникальном феномене послужит единственным надежным утешением» («Das Faktum “Sowjetrepublik” ist fur mein Bewusstsein eine der groBten und beglukkendsten Tatsachen. Weil hier seit zweitausend Jahren zum ersten Male der ganz ehrliche Versuch gemacht wird, durch Energie Gerechtigkeit in der Welt zu bringen. Wenn ich morgen sterbe, wird der Gedanke an dies vereinzelte Phanomen der letzte, der einzige solide Trost sein») [цит. no: 49, 200]. Здесь есть все: и уподобление большевизма христианству («впервые за две тысячи лет»), и видение коммунизма как единственно способного дать предсмертное утешение в падающем в бездну мире, и уверенность в том, что усилиями сторонников Ленина в мир наконец-то вносится подлинная справедливость.

Влюбленных в СССР часто упрекают в непоследовательности, в том, что они ограничились кратким паломничеством, а не переселились на «избранную родину». Но и мусульмане, совершив хадж, также возвраща­ются на родину, хотя хажд — главное событие в их религиозной жизни. Ничто, впрочем, не излечивало от коммунистической веры лучше, чем тяжелый советский быт и всеприсутствие политической полиции.