Коммунизм как Религия

Ничего похожего на лиризм мы, конечно, не найдем в текстах Бенья- мина о фашизме, который объявил капитализм и коммунизм, претендуя на их радикальное преодоление, двумя ликами одного и того же. Тожде­ство он усмотрел в фигуре еврея, превращенного этой логикой в объек­тивного врага.

В «Дневнике» СССР является для Беньямина не капиталистическим Другим, за какового он себя выдает, но все-таки другим — в менее замет­ном и более глубоком смысле. Это -- форпост крестьянской культуры, стремящейся своим оригинальным способом приобщиться к мировой цивилизации и с этой целью бросающей ей радикальный революционный вызов. То, что берлинский философ видит в Москве, не похоже на преодо­ленный по Марксову рецепту капитализм (к тому же, как явствует из «Ка­питализма как религии», он не верит в этот рецепт); перед ним оригиналь­ное образование, возникшее из собственных корней. Москва — город только с фасадной части: «Если пройти в одну из подворотен — часто у них есть кованые ворота, но я ни разу не видел, чтобы они были закрыты, — то оказываешься на околице обширного поселка, раскинувшегося часто так широко и привольно, словно место в этом городе не стоит ничего» (запись от 5 января 1927 года) [2, 100]. В другом месте (запись от 29 ян­варя 1927 года) он говорит о «деревенской сущности Москвы» («Деревен­ская сущность Москвы неожиданно открывается в пригородных улицах со всей откровенностью, ясно и безусловно. Возможно, нет другого такого города, в котором огромные площади оказываются по-деревенски бес­форменными и словно размытыми после непогоды растаявшим снегом и дождем» [2, 159]).

Почему пролетарская революция произошла именно здесь, в этом городе-деревне, столь же непонятно, как и то, почему великие кафковс- кие бюрократы укрываются в сельского вида Замке, на чердаках и в дру­гих наименее подходящих для этого местах. Но исходящее от них, как и от революции, трансцендентное начало не дает ни на минуту усомниться в их значимости.

Радикальный имманентизм Беньямина не дает ему возможности по­ставить диагноз ни капитализму, ни коммунизму. Маркс, Фрейд, Ницше и Вебер, каждый по-своему, полагали, что духовное начало возвышается над инфраструктурой как нечто относительно самостоятельное; что оно не только детерминировано ею, но и детерминирует ее. Но если капитализм сам по себе уже есть религия, то христианство (а тем более производные от него духовные конструкции) не более как его инструмент. Беньямин не оставляет между базисом и духом ни малейшего зазора, в который мог­ло бы вклиниться идеальное. В результате вместо ответов мы находим прихотливо расходящиеся серии разнообразных симптомов. Внутри од­ной из таких серий, существенной с внешней, европейской точки зрения и особенно перед лицом нацистской угрозы, Октябрьская революция яв­ляется всемирно-историческим событием, радикально изменившим отно­шение к деньгам, времени, деприватизировавшим быт и т. д. С этой се­рией связан известный исторический оптимизм, который у Беньямина, правда, нигде не достигает масштабов революционной веры. Из Берлина некоторые продукты революционной культуры — «Ревизор» в постановке Мейерхольда, «Броненосец “Потемкин”», «Цемент» Гладкова — вдохновля­ют его своей антибуржуазностью, но не изменяют его крайне скептическо­го отношения к автономии духовной сферы. В рамках другой серии сим­птомов, которая прописана в «Московском дневнике» и не предназначена для широкого распространения, Великая революция произошла в «дерев­не», слабо затронутой влиянием буржуазной цивилизации и именно в силу этого, по исторической наивности претендующей преодолевать непрео­долимое, выводить за пределы капитализма как религии.

В Москве автора «Улицы с односторонним движением» поражает при­ступ коллекционирования, который, по его собственному признанию, гра­ничит с безумием: он лихорадочно покупает вятские глиняные игрушки, бумажные китайские рыбки, лакированные шкатулки, рождественские елочные украшения и т. д., и т. п. С одной стороны, это помогает ему пре­одолеть окружающее отчуждение, создать вокруг себя привычную среду, ас другой — служит постоянным напоминанием о том загадочном обсто­ятельстве, что столица мировой революции является и столицей мирового крестьянства.