Комната

Он перевернулся на бок и подтянул колени. Какое-то время он возился на койке, пытаясь найти безопасное положение, но у него не получалось спрятаться. И каждое его движение требовало огромных усилий, будто его приклеили в этой позиции и ему приходилось отдирать себя от чертова клея, потом передвигать тело и тащить свой член следом. Он понимал, что ему нужно просто укрыться покрывалом, но мысль о том, сколько для этого потребуется проделать движений, заставляла его искать какой-то другой способ устроиться покомфортнее, невзирая на всю тщету этих попыток. Он испробовал множество вариантов – перекладывал голову, ноги, поднимал колени на тот либо другой уровень, двигал тело и его части под разными углами, понимая еще задолго до того, как опробовать одну из этих бесчисленных позиций, что ему неизбежно придется отказаться и от нее тоже, и он елозил и крутился, пока отчаяние не заставило его попытаться все же укрыться. Он перевернулся на левый бок, не разгибая коленей, и, потянувшись, вытащил из-под себя покрывало насколько смог. Потом он приподнялся и подвигал разными частями тела, вытягивая покрывало дюйм за дюймом из-под себя до тех пор, пока ему не удалось натянуть его на свою дряблую задницу. Затем он вытянул левую ногу и, помогая себе рукой, ерзал всем телом, пока не зацепил покрывало ногой, после чего упрямо дергал и тянул его, пытаясь натянуть на обе ноги. После этого он быстро перевернулся на другой бок и потащил оставшуюся часть покрывала из-под себя, чувствуя его сопротивление, едва не разрывая ткань пальцами, и тащил до тех пор, пока ему не удалось, наконец, укрыть все тело.

А потом он просто лежал тихо какое-то время, по-прежнему сжимая край простыни в руке.

В конце концов, он все же разжал сжимавшие ткань пальцы, прикрыв их левой рукой, и немного повозился, подбирая наиболее комфортное положение, но каждое его движение утомляло его еще больше, и ему пришлось бросить это занятие. Любое движение причиняло куда больше страданий, чем не слишком удобное положение его тела. Ощущения напоминали ту прогулку в обоссанных штанах под ледяным дождем и снегом, только сейчас было хуже.

Он пытался устроиться поудобней, чтобы боль в промежности слегка поутихла, но облегчение не приходило, сколь бы высоко он ни поднимал колени. В ногах была болезненная слабость, будто вынуждавшая его думать о прогулке по камере, а он понимал, что у него ничего не выйдет, что если он попытается, то просто сложится пополам и рухнет на пол, и как бы он ни старался сменить эту картинку в своей голове, он думал лишь о том, как заставляет себя встать, а потом валяется сломанной кучей плоти на полу. Эту картинку, казалось, можно было сменить, лишь переключившись на болезненные спазмы в кишках. Ощущения такие, будто его яйца крутила здоровенная ручища, и пронизывающая боль проносилась сквозь его внутренности, скручивая анус в узел. Он попытался изгнать из головы все мысли, но боль лишь усилилась, раздув его грудь и голову тошнотой. Он чувствовал, как едкая желчь подкатывает к горлу, он чувствовал, как распухает его голова от этой желчи, он чувствовал, как она жжет ему глаза. Он было захотел доползти на коленях до унитаза в углу камеры, но не мог пошевелиться. Он не мог заставить руку шевельнуться и скинуть покрывало. Не мог заставить ноги свеситься с койки. Он понимал, что ему не выжить и что он будет валяться на полу, свернувшись комом, пока кто-то не обнаружит его там, посмотрев в окошко, и тогда они зайдут в камеру и выволокут его из нее вперед ногами. Все, что он мог, это сглатывать и сглатывать, стиснув зубы, в попытках загнать подкатывающую желчь обратно в пищевод, борясь с давлением, исходившим из его скрученных кишок. Он чувствовал тухлую вонь поднимающейся пузырями на поверхность желчи и сглатывал снова и снова. Его коре– жило и скручивало, и это никак не прекращалось. Колени его были подняты до подбородка, но ощущения все равно были такими, будто его распяли на дыбе и какая-то падла пинала его по яйцам. Ох, если бы только он мог добраться до глоток тех гнид, что засунули его в эту камеру. Он бы им сигары в глазах тушил или в ухо нож засунул. Как было бы здорово, если бы он мог добраться до толчка, сунуть в него голову и проблеваться как следует. Чтобы хоть чуть-чуть давление ослабить. Но он понимал, что не сможет. Он понимал, что, даже если бы у него получилось стащить с себя чертово покрывало или как-то выскользнуть из-под него, ему ни за что не пройти эти полтора метра от койки до толчка без того, чтобы не свалиться по пути, и тогда какой-нибудь мудозвон увидит его валяющимся на полу и поднимет за шкирку…