Комната

И ради всего святого, не улыбайся. Что бы ты ни делал, не улыбайся. Их это дико бесит. Они на тебя со всех сторон налетят. Поймут, отчего ты улыбаешься, и заберут это у тебя. Зуб даю, они быстренько лишат тебя причины улыбаться. Они будут рвать и тянуть и выкручивать, пока твои кишки у тебя же в глотке не окажутся, а ощущения внутри будут такие, будто твои потроха крыса жрет и всего тебя наизнанку выворачивает. Да уж, не улыбайся. Ради всего святого, не вздумай улыбаться, или у тебя будут серьезные неприятности. Нет у тебя права улыбаться. Тебя на костре сожгут и еще пальцами в тебя тыкать будут. В этом уж не сомневайся. Попробуй пройтись по улице с улыбкой на лице и увидишь, что будет. Попробуй. Жизни тебе не видать, уж поверь. Разве это такой уж большой запрос? Просто жить? Просто жить, как хочется, и чтобы тебя никто не трогал? Ну, облажался, кому какое дело? Почему должно быть так, как им хочется? Эти идиоты думают, что жить надо по их правилам – и точка. Они такие твердолобые. Уверены, что тебе крышка, если по их законам жить не станешь. И уж они-то точно проследят за тем, чтобы ты оказался с тем же старым ведром говна в руках. Они очень боятся, что у тебя все получится и тогда им придется признать, что они не правы, поэтому они проследят за тем, чтобы этого не случилось. Для них куда лучше, если ты остаток жизни проживешь с завязанными в узел кишками и всей этой мерзостью, что скапливается в твоей гортани. Им абсолютно наплевать на твои страдания. Они не знают, что такое боль. Они насмехаются над болью. Боль других их не волнует, уж это точно. Я-то знаю. Не стану отрицать, мы все иногда кому-то причиняем боль, но они над этим потешаются. Как с гуся вода. Они быстро забывают, если кому-то навредили. Просто забывают, и все. Выкидывают из головы и не парятся. И уж точно не страдают. Они не проживают ее снова и снова. Им пофигу. Ну, было и было. Забыли и проехали. Они просто идут домой, трахаются и спокойно засыпают, будто ничего и не было. А на следующий день с улыбочкой гуляют по улице, довольные собой. Они и минуты в этой жизни не страдали. Они не живут с этим и не мучаются. Их не переполняют слезы других людей. Они не слушают и не чувствуют, как эти слезы плещутся внутри и обжигают язык. Они живут дальше, будто ничего не случилось. Операция прошла успешно, но пациент умер. Вот и все. Стукнете судейским молотком – и к следующему делу. Они не знают, что такое чувствовать всю печаль этого мира. Не знают этой сосущей, бугристой боли голода. Или одиночества. Этого ужасного, всеобъемлющего чувства одиночества на переполненных людьми улицах и в шумных комнатах. Этого ужасного одиночества, от которого обычные движения становятся изнуряющей работой, а внутри такая тяжесть, что ты не в силах ответить на простые вопросы или качнуть головой в ответ. Ты даже не можешь посмотреть в глаза вопрошающего. Все, что ты чувствуешь, это гнетущее одиночество, живущее в твоем теле и давящее на глаза. Они ничего об этом не знают. Для них слезы это слезы и ничего более. Они их не чувствуют. Они просто не чувствуют, и все тут. Нет у них чувств. Для них пацан в драных кедах, чистящий ботинки, просто чистильщик обуви, и все. То, что у этого пацана внутри, их не колышет. Они думают, что ему эта работа нравится. Они на самом деле верят в то, что ему нравится чистить ботинки, и даже не задумаются о тех мучениях и отчаянии, которые, возможно, разъедают его изнутри. Они просто ложатся спать, а потом встают и идут на работу с той же улыбочкой на лице. Они не лежат в кроватях, ощущая, как сгущается тяжелый воздух. Они не просыпаются посреди ночи в поту, чувствуя, как давит тьма. Когда просто лежишь, слушая тикающий будильник, и это тиканье становится все громче и громче, с каждым разом затягиваясь вокруг тебя все сильнее, и ты понимаешь, что еще чуть-чуть – и тебя раздавит, но каким-то образом оно все равно продолжает стягиваться вокруг тебя, а ты борешься за каждый вдох, тихо, боясь пошевелиться, желая лишь повернуться и, схватив будильник, запустить им в стену, но не можешь пошевелиться. Ты придавлен весом тьмы и тиканьем будильника. И ты ждешь. Этого. Ты ждешь, когда это вломится в окно или внезапно вышибет дверь, а у тебя не будет сил сопротивляться или бежать. Так что ты просто лежишь, парализованный, и силишься услышать что там происходит за дверью, за пределами комнаты, ощущая тикающий будильник и неподвижность времени. Но им подобное неведомо. Им неизвестны ужасы, заполоняющие разум, когда ты лежишь в этой норе в ожидании намека на свет, дающего тебе понять, что ночь позади. Что время действительно прошло и еще одна ночь закончилась, и ты шевелишься и умудряешься как-то сесть на край кровати, чтобы уставиться на стрелку часов, которая тикает и такает себе, проходя мимо цифры пять, потом шесть, потом семь, а ты все глядишь на циферблат и наблюдаешь за проходящим мимо тебя временем, заставляя себя думать о наступившем дне. Очередном дне, который надо прожить каким-то образом, прожить каждую его бесконечную минуту, а потом снова ночь, и ты ложишься на койку в надежде уснуть, просто поспать до рассвета, но эти надежды никогда не сбываются. Ты вдруг просыпаешься в кромешной тьме, чувствуя ход часов, и снова эта болезненная пытка остановившимся временем, которая выдавливает из тебя жизнь по капле, и это отчаяние от осознания того, что придется как-то пережить еще одну бесконечную ночь. Но это им неведомо. Они просто спят. Не думая и не беспокоясь. В неведении о боли и страданиях этого мира. Нечувствительные к мучениям, происходящим повсюду. Они просто не знают. Бесчувственны ко всему абсолютно. Просто не знают. Кажется, они думают, будто это все забава вроде той, когда ты дразнишь очкастого пацана или когда над твоей дурацкой прической смеются. Они просто скачут вокруг тебя, тычут в тебя пальцами, распевая, хаха, тебя постригли, и ты плачешь. Они постоянно что-то такое исполняют. Малец, может, неделями мелочь собирал, чтобы купить себе рожок мороженого, а когда он роняет этот рожок на землю, они ржут над ним. Пацан, возможно, чистил ботинки или бутылки собирал, чтобы мелочи наскрести, а они просто ржут. И глумятся над ним, если он этот рожок поднимет и съест. Или ржут еще сильнее, если он его не поднимет. Да уж знаю. Но тогда все не так было. Я смеялся потому что другие ребята смеялись. Я ему зла не желал. Просто так уж получилось. Не одно и то же. Я не намеренно. Да, знаю, но даже тогда я не специально это сделал. Она не имела права дверь блокировать. Как, по-вашему, людям входить и выходить из вагона, если она так раскорячилась? Знаете, скольких пассажиров могло дверями прищемить из-за того, что она там так встала? Да и не навредил я ей вовсе. Слегка толкнул, и все. Ладно, ладно, может, я и выхожу из себя иногда, но такое со всеми происходит. Ничьих чувств я задевать не хотел, в отличие от них. Им нравится причинять людям боль. К тому же я принес свои извинения. По крайней мере, в большинстве случаев. Господи, да чего вы от меня хотите? Говорю же, мне жаль. Тысячу и один раз уже извинился. Мало, что ли? Можно подумать, будто я псих или животное какое-то. Я же не бегал с топором, рубя людям головы. А как насчет тех, кто своих детей избивает, морит голодом и закрывает в чуланы и тому подобное? Как того пацана, Пиклза. Он постоянно крал карандаши и ручки и всякую хрень в школе, потому что его папаша бил его по голове и спускал с лестницы и прочее такое. Я такого не делал никогда. А те, кто устраивает войны, в которых гибнут миллионы людей? Я вот ничего подобного не делал. И при этом я всегда чувствовал себя виноватым. В самом деле. Честно. А вот у них чувства вины не возникало, не так ли? Думаете, их это волновало? Я старался больше так не поступать. Честно и искренне пытался.