Комната Джейкоба

— Лечите свою ногу, а то я вам доктора пришлю, — крикнула она через плечо, тронула пони, и повозка двинулась. Мальчик Керноу едва успел взобраться, зацепившись носком ботинка. Сидя посередине заднего сиденья, он оглядывался на свою тетку.

Миссис Паско стояла у калитки, глядя им вслед, стояла и после того, как двуколка исчезла за поворотом, стояла у калитки и смотрела то в одну сторону, то в другую, затем пошла обратно в дом.

Вскоре старательные ноги пони принялись одолевать ухабистую, поросшую вереском дорогу. Миссис Даррант опустила вожжи и откинулась назад. Оживление ее покинуло. Тонкий ястребиный нос напоминал бесцветную, почти просвечивающую кость. Руки, придерживавшие вожжи на коленях, казались твердыми, даже когда ничего не делали. Верхняя губа, очень короткая и вздернутая, открывала передние зубы в каком-то подобии усмешки. Если ум миссис Паско не выходил за пределы ее одинокого участка, ум миссис Даррант парил над пространством. Он парил над пространством, в то время как пони взбирались на холм. Взад и вперед посылала она свой ум, как будто бы домики без крыш, груды шлака и сады, поросшие наперстянкой и куманикой, отбрасывали на него тень. Поднявшись на вершину, она остановила повозку. Ее окружали бледные холмы, сплошь усеянные древними камнями; внизу было море, изменчивое как на юге; сама она сидела, переводя взгляд с холмов на море, прямая, с орлиным профилем, застывшая в шатком равновесии между тоской и весельем. Внезапно она стегнула пони, и мальчику Керноу пришлось взбираться, цепляясь носком ботинка.

Грачи уселись, грачи поднялись. Деревьев, которых они касались так капризно, очевидно, не хватало, чтобы всех разместить. Верхушки пели на ветру, ветки громко трещали и то и дело, хотя стояла середина лета, роняли какую-то шелуху и прутики. Грачи взмывали вверх и снова опускались, и каждый раз их подымалось все меньше и меньше, ибо более мудрые птицы устраивались на ночлег, потому что вечер был уже на исходе и в лесу почти совсем стемнело. Мох был очень мягкий, стволы деревьев — призрачны. За ними лежал серебряный луг. Пампасная трава поднимала свои оперенные стрелы из зеленых курганов на краю луга. Поблескивала полоска воды. Уже вьюнковый мотылек кружился над цветами. Оранжевые и лиловые настурции и гелиотропы тонули в сумерках, но табак и страстоцвет, над которыми кружил большой мотылек, оставались фарфорово-белыми. Грачи в верхушках деревьев скрипуче складывали крылья и собирались спать, когда вдалеке встрепенулся и задрожал знакомый звук — все громче, громче, — и, оглушительно гудя в ушах, заставил сонные крылья в испуге снова подняться в воздух — в доме звучал гонг к ужину.

После шести дней соленого ветра, дождя и солнца Джейкоб Фландерс надел смокинг. Этот аккуратный черный предмет появлялся время от времени в лодке среди консервных банок, солений, заготовленного впрок мяса, и чем дольше длилось путешествие, тем более он казался неуместным, почти нереальным. Но теперь, при свете свечей, в мире, обретшем устойчивость, смокинг один защищал его. Он был ему безмерно благодарен. Шея, запястья, лицо все равно торчали без прикрытия, а сам он, хоть и был прикрыт, до того пылал и трепетал, что и черная ткань представлялась недостаточно надежным покровом. Он убрал со скатерти свою огромную красную руку. Украдкой она сжимала тонкие бокалы и изогнутые серебряные вилки. Косточки в отбивных были одеты в розовые бумажные оборки, а как он обгрызал свинину с кости еще вчера! Напротив него располагались туманные, полупрозрачные желтые и голубые фигуры. За ними опять виднелся серо-зеленый сад, и среди грушевидных листьев эскаллонии, казалось, повисли, застряв, рыбачьи лодки. Парусник медленно тащился за спинами женщин. Несколько раз в сумерках кто-то поспешно пересек террасу. Дверь открывалась и закрывалась. Ничто не успокаивалось, не оставалось целым. Как весла, гребущие то с той стороны, то с этой, фразы ззучали то оттуда, то отсюда, с обеих сторон стола.

— Ах, Клара, Клара! — воскликнула миссис Даррант, и когда еще Тимоти Даррант добавил «Клара, Клара», Джейкоб назвал фигуру в желтой кисее Кларой, сестрой Тимоти. Она сидела улыбающаяся, раскрасневшаяся. Глаза были темные, как у брата, но она выглядела неопределеннее, мягче. Когда смех затих, она сказала:

— Но, мама, так и было. Он сам это говорил. И мисс Элиот с нами согласилась…

Но мисс Элиот, высокая, седая, пододвигала в это время свой стул, чтобы дать место возле себя старику, который вошел с террасы. Этот ужин никогда не кончится, подумал Джейкоб, но ему и не хотелось, чтобы он кончался, хотя корабль переплыл пространство от одного угла оконной рамы до другого и зажегся огонь, показывавший, где конец пирса. Он увидел, что миссис Даррант смотрит на огонь. Она повернулась к нему.

— Кто был командиром, вы или Тимоти? — спросила она. — Простите, что я вас зову Джейкобом. Я столько о вас слышала. — Глаза ее снова обратились к морю. Они казались стеклянными, когда она смотрела в окно.