Комната Джованни

– Ты не любишь никого! – крикнул Джованни, снова садясь в кровати. – Ты никогда никого не любил и, я уверен, никогда не полюбишь! Ты любишь лишь свою чистоту и своё отражение в зеркале: как маленький девственник, ты бродишь везде, выставив руки вперёд, будто у тебя там какой-то драгоценный металл, золото, серебро, рубины или, может, алмазы – между ног! Ты никогда и никому этого не отдашь, никогда не позволишь никому тронуть это – ни мужчине, ни женщине. Ты хочешь остаться чистеньким. Ты думаешь, что явился сюда в мыльной пене и в мыльной пене отсюда уйдёшь, – а пока ты не хочешь вонять, хотя бы и пять минут.

Он схватил меня за воротник, борясь и ласкаясь одновременно, одновременно обмякший и несгибаемый: слюна брызгала у него с губ и глаза были полны слёз, но череп проглядывал сквозь черты лица, а мышцы на руках и на шее вздулись.

– Ты хочешь бросить Джованни, потому что боишься завонять. Хочешь презирать Джованни, потому что он не боится вонять любовью. Ты хочешь убить его во имя своей фальшивой, мелочной морали. А сам-то – ты же аморален. За всю свою жизнь я не видел более аморального человека. Посмотри, ты посмотри, что сделал со мною. Думаешь, ты мог бы сделать это, если бы я тебя не любил? Думаешь, это и есть то, что ты должен делать с любовью?

– Джованни, перестань! Ради бога, прекрати это! Что ты вообще хочешь от меня? Я не могу чувствовать иначе.

– А ты знаешь, как ты чувствуешь? Чувствуешь ли? Что ты чувствуешь?

– Сейчас я не чувствую ничего, – сказал я, – ничего. Мне хочется уйти из этой комнаты, уйти от тебя и прекратить эту чудовищную сцену.

– Хочешь уйти от меня.

Он захохотал, наблюдая за мной. В его взгляде было столько бездонной горечи, что он казался почти благожелательным.

– Наконец ты становишься честным. Знаешь ли ты, почему собираешься уйти от меня?

Что-то замкнулось у меня внутри.

– Я… я не могу с тобой жить.

– Но ты можешь жить с Хеллой. С этой луноликой маленькой девочкой, которая думает, что детей находят в капусте… или в холодильнике; ведь я не знаком с вашими поверьями. Ты можешь жить с ней.

– Да, – сказал я измученно, – я могу с ней жить.

Я встал. Меня била дрожь.

– Что за жизнь может у нас быть в этой комнате? В этой мерзкой маленькой комнатке? И что за жизнь может быть, так или иначе, у двух мужчин? Вся эта любовь, о которой ты твердишь, – не дли того ли она, чтобы ты почувствовал себя сильным? Ты хочешь уходить на работу и приносить домой деньги, хочешь, чтобы я оставался здесь, мыл посуду, стряпал, и вычищал эту жалкую комнату-сортир, и целовал тебя, когда ты переступишь через порог, лежал с тобой по ночам и был твоей маленькой девочкой. Вот чего ты хочешь. Это то, что ты хочешь сказать, и это всё, что ты хочешь сказать, когда говоришь о своей любви. Говоришь, что я хочу убить тебя. А что, думаешь, ты делал со мной?

– Я не стараюсь сделать из тебя маленькую девочку. Если бы мне нужна была маленькая девочка, я бы был с такой девочкой.

– А почему это не так? Не потому ли, что просто боишься? Не взял ли ты меня, потому что у тебя кишка тонка, чтобы быть с женщиной, раз ты этого действительно хочешь?

Он побледнел.

– Это ты твердишь о том, чего я хочу. А я говорил о том, кого я хочу.

– Но я же мужчина, – закричал я, – мужчина! Что же может быть между нами?

– Сам прекрасно знаешь, – произнёс Джованни с расстановкой, – что может быть между нами. Поэтому ты и уходишь от меня.

Он встал, подошёл к окну и открыл его.

– Bon,[151] – сказал он и ударил кулаком по подоконнику. – Если бы я мог, я бы удержал тебя! – прокричал он. – Если бы нужно было тебя избить, приковать цепями, морить голодом, чтобы удержать тебя, я бы сделал это!

Он отошёл от окна. Ветер трепал ему волосы. Он ткнул в меня пальцем с деланной игривостью:

– Возможно, когда-нибудь ты пожалеешь, что я этого не сделал.

– Холодно, – сказал я. – Закрой окно.

Он улыбнулся:

– Теперь, когда ты уходишь, тебе хочется, чтобы я закрыл окно. Bien sûr.

Он закрыл окно, и мы уставились друг на друга, стоя посредине комнаты.

– Не будем больше ссориться, – сказал он. – Это не удержит тебя. По-французски это называется une séparation de corps – не развод, понимаешь, а просто раздельное проживание. Хорошо. Разделимся. Но знай, что твоё место рядом со мной. Я верю, я должен верить, что ты вернёшься.

– Джованни, – сказал я, – я не вернусь. Ты знаешь, что не вернусь.

Он замахал рукой:

– Я ведь сказал, что не будем больше ссориться. У американцев нет никакого ощущения судьбы, просто никакого. Они не узнают судьбу, когда сталкиваются с ней.

Он достал из-под раковины бутылку.

– Жак оставил у меня бутылку коньяка. Давай выпьем немного – на дорожку, как говорят в таких случаях.

Я наблюдал за ним. Он аккуратно наполнил две рюмки. Он заметно дрожал – от гнева, или от боли, или от того и другого.

Он протянул мне рюмку.

– A la tienne,[152] – сказал он.

– A la tienne.

Мы выпили. Я не мог удержаться от вопроса:

– Джованни, что ты думаешь теперь делать?