Комната Джованни

– Хорошо. Тогда поставим вопрос иначе. Напишешь ты Гелле о сегодняшней ночи? И об утре тоже?

– Не понимаю, о чем тут писать. И вообще, какое тебе до этого дело?

Жак бросил на меня взгляд, полный отчаяния, какого я в нем до этого момента не подозревал. Мне стало не по себе.

– Мне – никакого. А вот тебе до этого дело есть. И Гелле – тоже. И этому бедному мальчику, который вон там стоит и даже не подозревает, что глядеть на тебя с такой любовью – все равно что совать голову в пасть льва. Ты и с ним будешь обходиться так же, как со мной?

– С тобой? А ты тут при чем? Как я с тобой обходился?

– Со мной ты вел себя непорядочно, – ответил Жак. – Можно сказать, бесчестно.

На этот раз голос мой прозвучал с иронией:

– Значит, ты хочешь сказать, что я вел бы себя порядочно, вел бы себя честно, если б…

– Нет, но не стоило так меня презирать.

– Прости. Но раз ты сам заговорил об этом, твоя жизнь действительно достойна презрения.

– То же можно сказать и о твоей, – сказал Жак. – Есть столько вариантов быть презренным, что, если подумать, рехнуться можно. Но хуже всего, когда ты с презрением взираешь на боль другого человека. А ведь стоящий перед тобой человек был когда-то моложе тебя, и только потом, незаметно для самого себя, превратился в жалкую развалину.

Воцарилось молчание, нарушенное прозвучавшим издалека смехом Джованни.

– Скажи мне, – сказал я наконец, – неужели для тебя уже нет другой жизни? Неужели так и будешь ползать на коленях перед мальчишками ради пяти грязных минут в темноте?

– А ты вспомни тех мужчин, что стояли на коленях перед тобой, в то время как ты думал о чем-то другом, притворяясь, будто не понимаешь, что происходит в темноте промеж твоих ног, – с горечью произнес Жак.

Я смотрел на янтарный коньяк и на мокрые разводы на металлической стойке, где отражалось мое лицо. Из глубины металла оно безнадежно взирало на меня.

– Ты называешь мою жизнь, – продолжал Жак, – постыдной из-за случайных встреч? Да, мои партнеры жалкие и презренные. Но задайся вопросом – почему они такие?

– И почему же? – спросил я.

– Потому что не умеют любить и радоваться. Словно втыкаешь вилку в неисправную розетку – никакого контакта. Вроде все правильно, но нет ни контакта, ни света.

– Почему? – спросил я.

– Задай этот вопрос себе, и, возможно, тогда в будущем не будешь с болью вспоминать это утро, – ответил Жак.

Я бросил взгляд на Джованни; он положил одну руку на плечо потасканной девицы – в прошлом, видимо, очень красивой. Такой ей никогда уже больше не быть.

Жак проследил за моим взглядом.

– Джованни уже полюбил тебя, – сказал он, – но ты от этого ни счастлив, ни горд. Напротив, полон страха и стыда. Почему?

– Я не могу понять, – ответил я после небольшой паузы. – Что означает его дружба? Что он понимает под ней?

Жак рассмеялся.

– Ты еще не знаешь, что он понимает под дружбой, а уже боишься. Боишься, что эта дружба изменит тебя. Ты хоть дружил раньше?

Я молчал.

– Или скажем иначе – любил?

Я молчал так долго, что Жак стал подшучивать надо мной: «Выходи, выходи, где бы ты ни был»![45]

Напряжение спало, и я улыбнулся.

– Люби его, – произнес горячо Жак. – Люби его и не мешай ему любить тебя. Думаешь, в этом мире есть что-нибудь важнее любви? А сколько она будет длиться? Особенно если вы оба мужчины и можете идти, куда хотите? Всего пять минут, уверяю тебя, всего пять минут и – увы! – в темноте. И если ты считаешь их грязными, они такими и будут – будут грязными, потому что ты ничего не отдаешь, презирая себя и своего партнера. Но в твоих силах сделать эти минуты чистыми, вы оба можете подарить друг другу то, что сделает вас лучше – навсегда, если только между вами не будет стыда, если вы не будете осторожничать. – Жак замолчал, посмотрел на меня, а потом перевел взгляд на свой коньяк. – Ты давно уже прячешься от жизни, – сказал он уже другим тоном, – и кончишь тем, что грязное тело заманит тебя в ловушку, откуда ты уже никогда, никогда не выберешься – как и я. – Он допил коньяк и слегка постучал бокалом о стойку, чтобы привлечь внимание мадам Клотильды.

Мадам тут же подошла, лучезарно улыбаясь, и в этот момент Гийом наконец решился и улыбнулся рыжему парню. Мадам Клотильда налила коньяк Жаку и вопросительно взглянула на меня, поднеся бутылку к моему наполовину наполненному бокалу. Я замялся.

– Et pourquoi pas?[46] – спросила она с улыбкой.

Я допил коньяк, и мадам снова наполнила бокал. Затем мельком бросила взгляд на Гийома, кричавшего:

– Et le rouquin là![47] Что будешь пить?

Мадам Клотильда повернулась с видом актрисы, готовящейся произнести заключительные слова из трудной и измотавшей ее роли.

– On t’offre, Pierre[48], – произнесла она с величественным видом. – Что будешь пить? – И слегка приподняла бутылку с самым дорогим коньяком в баре.

– Je prendrai un petit cognac[49], – не сразу пробормотал Пьер и неожиданно густо покраснел, отчего стал похож в бледном свете восходящего солнца на только что падшего ангела.