Комната на Марсе

У Хаузера был один ценный недостаток. По нему было похоже, что, кроме работы, в его жизни мало что происходит. Не то чтобы он обсуждал свою жизнь с нами. Нет, конечно. Но в Стэнвилле он был белой вороной для остальных служащих. Надзиратели посмеивались над ним, почти так же, как над нами. Давай, мистер Хаузер, научи этих тупых сучек читать. Научи этих коров, сколько будет два плюс два. Они считали, что его занятия – это пустая трата времени, не сравнить с их серьезной работой: следить за нами на мониторах и дрочить на вышках.

Хаузер не был идиотом. Это был не Берндт. Но иногда он вел себя так. Когда я попросила его принести мне кусачки в библиотеку, я была почти уверена, что он сделает это. Я не планировала использовать их. Я просто хотела проверить его.

Кэнди Пенья бахвалилась, что Хаузер был ее ухажером, что он достал ей «воз и тележку» вязальных принадлежностей. Все, что захочу, говорила Кэнди всем, кто возвращался в карцер и мог слышать ее по вентиляции. Если бы она не сидела в камере смертниц, Кэнди бы знала, что о таких вещах не трезвонят. Ты держишь их при себе и возделываешь.

Двенадцатый день рождения Джексона пришелся на вторник, 18 декабря. В тот день я проснулась и стала смотреть на фотографию его семилетнего, оставшуюся у меня от последней встречи с ним, больше четырех лет назад, когда моя мама привезла его в окружной СИЗО. Я виделась с ними через рифленый плексиглас. Он уже так заметно подрос. Ему было пять, когда меня арестовали. Я не знала, как он выглядит теперь. Я спрятала фото в лифчик.

В тот день я весь урок думала о том, что скажу Хаузеру, какими словами обращусь к нему с просьбой о Джексоне. Я не следила за уроком и ни разу не подняла руку. Я сосредоточилась на том моменте, когда покажу ему фото.

Я поняла, что что-то не так, когда он поднял взгляд от стола, пока остальные что-то писали. Он был не рад видеть меня – в этом было дело.

– Сегодня день рождения моего сына.

С этими словами я положила фото перед ним, чтобы он увидел, каким прекрасным ребенком был Джексон. Никто еще не мог сдержаться, чтобы не восхититься его красотой.

Хаузер едва взглянул на фото.

– Это он, – продолжала я. – Можете взять фотографию.

Это была школьная фотография Джексона из второго класса. Он присел на колено на фальшивом бревне с фальшивой осенью позади. Он улыбался и сиял, словно его лицо было наглаженным яблоком. Хаузер не взял фото.

– Я не могу принять это.

– Я дарю его вам. Я хочу, чтобы оно было у вас.

– Я понимаю, что вы хотите, но это неправильно. Оставьте его себе.

Неужели ему даже не хотелось увидеть, как выглядел Джексон? Я спросила его, стараясь контролировать голос, понимая, что злоба никуда меня не приведет. Я была готова все выложить начистоту, обратиться к нему за помощью. Я начала говорить, но он прервал меня.

– Я правда сожалею насчет вашего сына, но я не могу участвовать в этом.

Было время рождественских праздников, безрадостное время в Стэнвилле.

В январе, когда занятия должны были возобновиться, нам сказали, что дальнейшая учеба откладывается. Хаузер уволился, или его уволили. В чем бы ни было дело, нам не сообщали. Мы довольствуемся сплетнями, но до Хаузера никому не было особого дела, кроме Кэнди Пенья. Кэнди наплела по вентиляции Слезе, когда та попала в карцер, что Хаузера ушли за его излишнюю фамильярность с ней.

Я почувствовала себя в тупике. Я осталась одна с фотографиями Джексона, самые новые из которых были сделаны почти пять лет назад. У меня были кусачки, которые принес Хаузер, когда держался со мной накоротке. У меня был большой нагель, который я сделала на деревообделке. Я спрятала все это во дворе, за первой башней. Я копала руками. Я видела, как это делают индианки, пряча табак в главном дворе. Незадолго перед тем прошел дождь, размягчив землю, чтобы можно было закапывать вещи. Индианки действовали терпеливо, орудуя ногтями и руками, как садовым инструментом. Я провела за первой башней долгое время, достаточно долгое, чтобы закопать нагель и кусачки. Никто не окрикнул меня и не заметил. Возможно, Сэмми была права, сказав, что там слепая точка. Я делала все как во сне, не всерьез. Попробуй воплотить этот сон в реальность, и он убьет тебя. Я бы поджарилась на заборе, как кролик, подбиравшийся слишком близко.

На заборе умер койот и висел на всеобщее обозрение.

Койоты были на аллее за домом, в котором я жила в Лос-Анджелесе. Они трусили по тротуару мимо нашего дома среди бела дня. По ночам мы с Джексоном слышали их нестройные завывания. Джексон притворялся, что ему страшно, и жался ко мне, потому что бояться диких зверей было весело, если они были снаружи, а ты дома, с мамой. Я вспомнила, как Джексон говорил мне, что у койотов морда длиннее, чем у волков, как будто в этом была главная разница между ними.

В тюрьме устроили режим, пока надзиратели отключали напряжение, чтобы снять с забора мертвого койота. Время Энджел Мари Яники осталось в прошлом. Больше отсюда никто не выберется.