Комната Наоми (ЛП)

Мы легли спать. Ночи приносили немалый стресс. Врач назначил нам обоим снотворные таблетки, но транквилизаторы быстро становятся неэффективными и, что бы вы знали, усугубляют бессонницу. Я отказался от своих и справлялся с периодами тяжелого сна, перемежающимися с длительными эпизодами бодрствования. Во время этих приступов я прокручивал в голове все, что произошло в тот день в Лондоне и в последующие дни. Это напоминало кинопленку, которая проигрывалась снова и снова, и ее не получалось остановить, как бы я ни старался.

Лора лежала без сна рядом со мной, никогда не достигая большего, чем легкая дремота.

Иногда она ворочалась в полудреме, видя сны, о которых отказывалась говорить после пробуждения. Она теряла вес.

У меня имелась маленькая лампа для чтения на батарейках, которая позволяла мне немного отвлечься.

Иногда я читал подолгу, засыпая в четыре-пять утра, а иногда и вовсе не засыпая. Мы больше не занимались любовью. Желание покинуло нас обоих, даже желание прикасаться, желание получать утешение от физического присутствия другого.

Было почти три часа, когда раздался звук. Согласно вскрытию, примерно в это время Наоми окончательно умерла. Мы услышали один-единственный высокий крик, детский крик, громкий, неистовый, полный неописуемого страха. Он внезапно оборвался. Я сел и включил прикроватную лампу. Лора сидела рядом со мной, ее глаза распахнулись, на лице застыло выражение ужаса. Инстинктивно мы оба знали, откуда раздался крик.

Детская.

Я вылез из постели, дрожа от холода раннего утра. У двери я замешкался. Визит Льюиса встревожил меня, а в темноте спальни уже преследовали образы бледных, застывших детей и высокой женщины в сером платье.

На лестничной площадке царила кромешная тьма. Слева от меня располагался выключатель. Я помню, как вытянул дрожащую руку, в ужасе от того, что, как мне казалось, мог увидеть. Но там ничего не появилось. За криком последовала густая, туманная тишина, такая тишина, в которой представляешь, что кто-то сидит напротив тебя и произносит слова, которые ты не можешь ни услышать, ни понять.

Я приоткрыл дверь. На мгновение ожидал увидеть горящий ночник, который всегда горел, когда я заходил ночью проведать Наоми. Но в комнате было темно. Темно, тихо и очень, очень холодно. Холоднее, чем где-либо еще в доме. Я вздрогнул и неуверенной рукой потянулся к выключателю.

Как только посмотрел, понял, что она побывала там. Ее подарки лежали на полу, обертки сорваны и отброшены в сторону. Я узнал куклу, которая умела плакать, кукольную кроватку, кукольную коляску. На кровати лежала коробка Лего, которую я ей обещал. Она оказалась вскрыта, и детали рассыпались по покрывалу. Коробка с мелками тоже лежала открытой, и ее содержимое валялось на полу. Кто-то взял несколько из них и нарисовал на большом листе бумаги, лежащем на маленьком письменном столе.

Я наклонился и посмотрел на рисунок. Она использовала несколько цветов. На бумаге детской рукой она нарисовала три фигурки. Под ними, несовершенными печатными буквами, вывела их имена: Мама, Папа и Наоми. Фигуры получились очень неаккуратными, но одно можно сказать точно: ни Лору, ни меня она так никогда не рисовала. Папа был изображен весь в черном, а на голове у него находилось нечто, что можно принять за цилиндр.

Наоми была одета в желтое, а на горле у нее имелись красные каракули, несомненно, обозначавшие ее шарф. Но больше всего меня поразила фигура матери: на рисунке изображалась высокая женщина в длинном платье. В длинном сером платье.

Позади меня раздался какой-то звук. Я обернулся и увидел Лору, стоящую у двери детской, ее волосы были растрепаны, глаза красные и напряженные.

— Ничего страшного, — начал объяснять я. — Кошка или что-то еще… — Но мой голос прервался, когда я посмотрел на нее. Она не пошла за мной, чтобы исследовать звуки из детской.

— Чарльз, — сказала она. Ее голос дрожал. — Наверху кто-то ходит. Я слышала шаги. Над нашей спальней.

— Но там ничего нет…

— На чердаке, Чарльз. Кто-то ходит по чердаку.

Глава 8

Остаток той ночи мы провели внизу, я в кресле, Лора на диване. Я включил свет, все лампы, которые только нашел, и оставил их ярко гореть.

Оглядываясь назад, я благодарен за то, что страх, или осторожность, или простой инстинкт не позволили мне подняться на чердак той ночью. То, что я мог бы найти — то, что, знаю, обязательно нашел бы, — я не был бы готов встретить. Даже сейчас я содрогаюсь при мысли об этом.

Мы провели ужасную ночь, причем в буквальном смысле. Бессонница уступила место откровенному страху. Тот ужасный крик леденил нашу кровь. А равномерные шаги на чердаке — чердаке, запертом задолго до того, как мы поселились в этом доме, который всегда пустовал, — еще больше потрясли нас. И без того расшатанные нервы Лоры.

Она спросила меня, что я нашел в детской. Я рассказал ей о подарках, но умолчал о рисунке и своем понимании того, что представляют собой три фигуры.