Комната с розовыми обоями

Вдруг дверь моей спальни открывается и вспыхивает яркий ослепляющий свет. Моя мать стоит на пороге комнаты, пьяно покачиваясь, и пытается понять, что происходит. Джон быстро натягивает штаны и подскакивает к ней, зажимает ей широко открытый в крике рот и тащит в родительскую спальню. Он легко с ней справляется, моя мать невысокая и худая, кожа да кости. Я, нацепив на себя первую попавшуюся вещь – старый выцветший халатик, бегу следом за ними и вижу, что Джон накидывает петлю ей на шею, конец веревки он вкладывает в мои руки и указывает на стремянку, стоящую рядом и на деревянную балку под потолком. Меня озаряет в тот момент: он заранее все подготовил. Я качаю головой и получаю хороший удар кулаком по затылку. Перед глазами вспыхивают звезды. Я послушно лезу наверх, несколько раз пытаюсь перекинуть веревку, наконец, у меня получается. Меня трясет от ужаса, я мечтаю просто грохнуться в обморок, чтобы не видеть, как моя пьяная мать из последних сил сопротивляется, вгрызается зубами в мужскую, на пол ее лица, ладонь.

Джон приказывает тянуть конец веревки вниз, помогает сам одной рукой, другой придерживает мать. Я стараюсь туда не смотреть, опять считаю про себя. Моя мать сначала сдавленно кричит, когда пальцы ног перестают доставать до пола, начинает хрипеть. Некоторое время она бьется в конвульсиях, по ногам течет моча. Веревка яростно дергается в моих руках, я с силой зажмуриваюсь, мне кажется, что этот кошмар не кончится никогда. Наконец она затихает. Все. Джон забирает у меня веревку и спихивает со стремянки, а сам лезет наверх и вяжет узел, старается сделать обычный, какой завязала бы женщина.

Я все это время сижу на полу, силы покинули меня, в голове пусто, нет ни слез, ни сожаления о содеянном.

– Мы еще не закончили, – с этими словами Джон подымает меня и тащит обратно в комнату с розовыми обоями.

Когда я замолчала и отвернулась от Брауна, он некоторое время сидел все так же неподвижно. Потом словно очнувшись, потянулся за виски, но взял не стакан. Отвернув пробку, хлебнул прямо из бутылки и только после этого посмотрел на меня.

– Чуть позже, уже глубокой ночью, Джон срезал веревку. Я слышала из своей комнаты, как моя мать упала на пол. Он тут же вызвал медиков. Когда они приехали, он плакал, кричал, изображая непомерное горе. Следом за врачами прибыли его коллеги. Они интересовались, откуда появились синяки на запястьях у матери. Джон сказал им, что вечером накануне у них случилась ссора и моя мать якобы набросилась не него с кулаками, а он держал ее за руки. Мне тоже задавали вопросы, но я отказалась с ними разговаривать. Все списали на шок и меня оставили в покое. После похорон матери он отвязался от меня на некоторое время, даже подарил собаку. Моя Айка помогла мне выжить, не озлобиться и не сойти с ума.

Почему-то на душе у меня не стало легче от того, что я все свои воспоминания облекла в слова. Лишь в груди поселилась ноющая тоска.

– Я до сих пор не понимаю, почему он решил тогда избавиться от моей матери. Может она ему угрожала, что все всем расскажет. Об этом я никогда уже не узнаю.

От своих последних слов мне стало безотрадно. Я всегда гнала от себя мысли о причинах, побудивших Джона расправиться с мамой, может все-таки она хотела расстаться с ним, перестать зависеть от него.

– Почему ты столько лет молчала?

– А как ты думаешь? – Его вопрос меня разозлил. Я повысила голос. – Вывалить все дерьмо на всеобщее обозрение, чтобы за мной бегали журналисты. Или рассказывать за деньги в передачах по телику, как меня с девяти лет трахали каждую ночь, приковывая наручниками или связывая, долбили, куда только можно!

Браун смотрел на меня с жалостью, и мне вдруг захотелось схватить яблоко со стола и бросить им в него. Мне не нужно сочувствие.

– Чтобы каждый мог, ткнув в меня пальцем, сказать, что я сама во всем виновата! Пока я жила с ним после смерти матери у меня была мечта уехать подальше, куда-нибудь на север страны, да хоть на Шотландские острова. Но потом поняла, что от себя убежать не смогу. Потому и осталась здесь в Кардиффе. Пока я рядом, ему не живется спокойно, – сказала я уже тихо и, наконец, совладав со своей злобой, спросила о самом главном. – Ты арестуешь его?

– Он должен ответить за преступления.

Браун тяжело вздохнул.

– Сколько Джон служит в полиции? – Я пожала плечами. – Представь только себе, сколько уголовных дел, которые он вел за все время своей службы, будет заново пересмотрено в суде. Убийцы, насильники выйдут на свободу, их адвокаты не упустят возможность подать апелляцию, потому как следователь, который их засадил за решетку, сам оказался таким же преступником.

Вот так всегда мне вменяли что-либо в вину. Сначала Джон утверждал, что я скверно себя веду, убегаю из дома и моя мать поэтому пьет; теперь Браун обвиняет меня в том, что я все скрыла и тем самым помогла своему отчиму избежать наказание за преступления.