Комната с загадкой

«Бр-р-р», – Оля встряхнулась. Чего только с отчаяния в голову не влезет! В каждом встречном доходяге видишь спасителя. Хотя глаза все-таки чудны́е, как будто изнутри горит свет, не пронизывающий, а теплый, согревающий. Прямо очи, коим место на картине, Васнецова или Нестерова, на лице какого-нибудь святого, монаха, отшельника. Особенно с вот этими черными впадинами вокруг глаз, тенями посреди высокого лба, под скулами.

В это время на остановке завалилась в вагон развеселая компания каких-то туристов. Все как на подбор горластые, небритые, точно месяц по тайге елозили, рубашки пахучие. Навьючены всякой всячиной, от котелков до байдарок. С шумом и гамом начали пробираться, выбирая скамейки, переставили спасителя Оли, как шкаф, – «Посторонитесь, папаша».

Столько шуму и гаму, а ведь заняли они только две скамейки. И свежий воздух в вагоне немедленно кончился, вытесненный запахами табака, тушенки и бывалых подмышек. Без тени смущения откупорили бутылки и пустились в бурные обсуждения. Разлетались по вагону диковинные слова типа «подгребица»[1], «спасконец»[2], «юление», «чалка»[3], «шивера»[4], некоторые поглядывали в сторону интересной и одинокой девушки.

Ничего удивительного, что два пассажира в этом вагоне, отличающиеся от шумной компании, сплотились, заняв места друг напротив друга.

Некоторое время ехали молча, как подобает, глядя лишь в окна. Оля снова открыла книгу, попыталась вчитаться, но вновь погрузилась в мир своих мрачных мыслей, да так глубоко, что даже вздрогнула, когда попутчик заметил:

– Вы героическую профессию выбрали.

– Какую? – переспросила Оля, не сразу сообразив, о чем он.

– Педагог, – пояснил он, указав на книгу.

– Ах, это…

– Труд почетный. Учитесь или уже подвизались на ниве просвещения?

– Да как вам сказать…

Оле и не пришлось подбирать слова, новый знакомый сам все понял:

– Неприятности.

Хотела ответить, но почему-то в горле встал комок, и вместо того, чтобы солидно, по-взрослому объяснить ситуацию, Оля просто мотнула головой. Гражданин смотрел прямо, по-доброму, серьезно и, главное, без того раздражающего, снисходительного сочувствия, с которым нередко глазели то Палыч, то Колька, то мама.

– Как вас величать?

– Ольга. А вас?

– Марк Наумович. – Помолчав, он проговорил: – Не серчайте, что я спрашиваю, но уверены, что это ваше дело – образование?

Оля ужаснулась: вот это номер! У нее что, на лице написано, что никакой она не педагог, а просто дурочка, вообразившая о себе?! Однако Марк Наумович немедленно поправился:

– Простите, если лезу не в свое дело.

– Все мы этим грешим.

И снова он улыбнулся, и вновь потеплело на душе.

– Верно подмечено. Но все-таки мне кажется, что вы столкнулись с трудностями, да еще такого рода, что сомневаетесь в своих способностях.

– Неужели так заметно?

– А что геройствовать? Зачем изображать то, чего нет, а именно – любви к делу, которое не любишь?

– Я люблю. И потом, кто-то же обязан этим заниматься…

Марк Наумович с серьезным видом кивнул:

– Если не я, то кто же. Самоотверженная позиция. Особенно если вы понимаете, что плоды ваших трудов вы не увидите ни в веке этом, ни в будущем.

– Кто-то должен, – повторила она твердо.

– Безусловно. Однако, прежде чем за что-то браться, надо трезво оценить свои силы. Прежде чем браться за стройку, надо сесть, рассчитать деньги, достаток материалов, а то в разгар закончится что-то – и придется стройку замораживать, всем на посмешище.

– Однако в сплошных сомнениях вообще можно ни за что не приниматься. Зачем ложиться спать, если все равно с утра вставать?

– Максимализм и бескомпромиссность.

– Зачем вы так. Вы же совершенно ничего не знаете!

– Вы правы, не знаю. Но если постоянно геройствовать, в какой-то день легко сорваться и полететь куда-то сломя голову. А ведь так других можно подвести. Может, лучше отступиться вовсе или поискать иной путь. С этим вы как, согласны?

Оле стало не по себе, но она скривила кислую физиономию:

– С этим согласна.

Пусть не такими словами, но по смыслу такую же беззубую, бесхребетную жвачку излагали и мама, и Палыч, и даже Колька, уж на что свой парень – и тот грешил, с умным видом говоря банальности и глупости. Правда, возникло подозрение: если о том же толкует новый знакомый, видно, что человек с головой, то а вдруг правда?

– Неудобно колоть глаза собственным опытом, но, если позволите…

– Слушаю вас.

– Учительство – это тяжелый труд.

– Вот спасибо.

Он не отреагировал на явную шпильку, а терпеливо развил свою мысль:

– С древности мудрецы предостерегали: не все становятся учителями. Нельзя быть воспитателем наполовину: или вообще не браться за это дело, или быть готовым положить живот за ребенка так, как это смогут сделать лишь родители.

Оля, не выдержав, хмыкнула. Марк Наумович, откровенно следящий за ее реакцией, твердо повторил:

– Именно так. Преподаватель получает власть, равную родительской, учит и воспитывает, наказывает и награждает, дает, так сказать, пищу уму и сердцу. Формирует, лепит личность. Готовы?