Комната снов. Автобиография Дэвида Линча

Лет через пять после той встречи я разговаривал с Марком Фростом за столиком «Дю-пар’c» на бульваре Вентура. Люди заходили и проходили мимо, и в какой-то момент кто-то прошел мимо нас с женщиной. Краем глаза я уловил брюки какого-то парня, оранжево-розовый свитер и коричневато-розовое лицо. Говорю я с Марком, и тут раздается звук рассыпавшихся монет. Я обернулся в тот самый момент, когда обернулся он, и сказал: «Джеймс?», а он ответил: «Дэвид?». Я подошел к нему, и мы поговорили. Что-то было в нем странное. Его кожа имела красно-оранжевый оттенок. Позже я узнал, что Джеймс умер от СПИДа. Он был блестящим астрологом и очень хорошим человеком.

Я включал записи Вагнера – «Тангейзер» и «Тристан и Изольда» в конюшне, и мы с Джеком слушали их на закате перед наступлением темноты и началом наших съемок. Я включал достаточно громко, а еще ставил «Лунную сонату» в исполнении Владимира Горовица. Мой бог, этот человек умел ее играть. Он играет медленно, и я слышал, что он обладает способностью нажимать клавишу пианино с разной степенью интенсивности – и этих степеней сотня: от тихой нотки до ноты, выбивающей окно. Когда он играет, проступает его душа. А Бетховен написал эту вещь будучи глухим! Поразительно. Капитан Бифхарт был поистине великим музыкантом, я тогда постоянно слушал его альбом «Trout Mask Replica». Люди подтягивались на конюшню часам к шести, и пока мы ждали, Джек и я сидели в столовой и крутили музыку. Мы располагались в лучшей части Беверли-Хиллз. Мы сидели и смотрели на лес и на то, как угасает солнце, курили сигареты и слушали музыку на действительно высокой громкости.

В первый год работы над фильмом меня уносило прочь от дома, но это было не специально – я просто все время работал. Мы с Пегги всегда были друзьями, и в доме не возникало споров, ведь она тоже была художницей. Когда Дженнифер и я делали на ее день рождения скульптуру из грязи на обеденном столе, мы натащили несколько ведер грязи, и гора получилась как минимум метр в высоту и доходила до самых краев стола. Скольким женам понравится подобное в столовой? Только одной! Остальные бы с ума сошли! Они бы сказали, что я испортил стол. Но Пегги сошла с ума только от радости. Она изумительная девушка, и она позволила мне стать художником, но долгое время ей пришлось играть роль второго плана в моей жизни, и ей было грустно от этого. Тот период был для нее не лучшим.

Деньги закончились спустя год после начала съемок, и Герб ушел, но я понимаю, почему ему пришлось так поступить. Герб был очень интересным малым. Он был великолепным пилотом, потому что думал в трех измерениях, и не менее великолепным инженером-механиком. Однажды Герб сказал нам с Пегги: «У меня будет самолет. Хотите полететь со мной в пустыню на денек?». Мы сказали: «Еще бы!». Когда мы вернулись, уже темнело, и когда он заруливал на стоянку, он включил рацию и пожелал башне спокойной ночи. То, как он это сделал, заставило волосы на моей голове зашевелиться. У меня возникло чувство, что Герб – пилот в далеком космосе. Он так красиво сказал «Спокойной ночи», будто говорил это уже миллиард лет.

Однажды Герб и Ал решили лететь на восток. У Ала плохое зрение, но он собирался быть штурманом. Они полетели через всю страну, сначала направились в Покателло, в Айдахо. Они прилетели, Герб связался по рации с местным аэропортом, и парень там сказал ему: «Я взял вам машину напрокат, ключи в ней. Выключите свет и закройте ее, когда будете улетать». Герб припарковал самолет, они садятся в эту машину и едут в Покателло. Они ехали в ночь по двухполосному шоссе, Герб был за рулем, и тут он заговорил. Пока он говорил, его голос становился выше, и он начал съезжать с дороги. Ал окликнул его: «Герб!» и тот вернулся на шоссе. Он продолжил говорить, его голос стал еще выше, и он снова начал съезжать. Затем он вовсе съехал с асфальта, а его голос достиг небывалой высоты. Ал заорал на него: «Герб!». В конце концов, Герб вышел из этого состояния, вернулся на дорогу, и все вернулось в норму. Кто его знает, что это было такое.

Иногда мы снимали до двух-трех часов утра, и когда для съемок следующей сцены становилось слишком поздно, мы расходились. Герб жил с нами, но он не приходил домой. Никто не знал, куда уходил Герб. В девять часов его машина появлялась на подъездной дорожке. Он заходил в дом не говоря ни слова, и ты понимал, что не стоит задавать вопросов. Джен помнит, каким Герб был по утрам – он двигался медленно, был не то чтобы угрюмым, но и не лучился счастьем; он тянулся к своему запасу шоколадных батончиков для завтрака, которые никому не разрешалось трогать. Джен так сильно хотела один, и я не припомню, чтобы он когда-либо ее угощал.