Комната Вагинова

Сергачев, в отличие от остальных жильцов, сияет благожелательностью и радушием. По виду, ему осталось жить меньше месяца, но при этом Сергачева переполняет энергия.

— Несомненно, — говорит Сеня, церемонно склоняя голову. Здесь, в темноте коридора, среди заплесневелых коробок и сгнивших половиков, Сеня ощущает себя на светском приеме, он чувствует необходимость тщательно подбирать слова, изъясняться изысканно.

Сергачев неестественно усмехается, продолжая трясти Сенину руку.

— Мне о вас тоже рассказывали: книга о Вагинове — замечательное и полезное дело. Он преступно недооцененный поэт.

Про книгу о Вагинове Сеня успел сообщить только Лене, а она старательно избегает общения с Сергачевым. Выходя из комнаты, Лена всегда озирается, не маячит ли поэт-дольщик где-то поблизости со своей несчастливой аурой. Значит, либо Лена намеренно исказила ситуацию и она втайне общается с Сергачевым, либо тот выяснил про Вагинова другим, непонятным Сене, способом.

Сеня вспомнил о фотографии Вагинова у себя на столе. Черно-белый портрет писателя, на котором ему около тридцати. Вагинов болезненно исхудавший, с растопыренными ушами и вымученной улыбкой. Улыбаясь, он не разжимает губ — скрывая то обстоятельство, что у него почти не осталось зубов. На портрете стоит подпись и указан год съемки. Пожалуй, Сергачев даже больше хозяйки Анны Эрнестовны напоминает человека, который может нелегально проникнуть на чужую жилплощадь и порыться в личных вещах, не подумав о том, чтобы тщательно скрыть следы проникновения. Сеня представляет Сергачева, копающегося в его трусах, принюхивающегося к ним, так отчетливо, как будто видел это своими глазами.

Из темноты появляется Гаэтано, который одет несуразно: на нем одновременно клетчатая кепка, драный бомбер и восточные шаровары. Но его осанка и южноевропейское обаяние не позволяют думать об этом наряде как о безвкусном, колхозном, просто нелепом — рассудок подбрасывает слова «экстравагантность», «смелость», «небрежность».

Сергачев объявляет, что сейчас они вдвоем с Гаэтано отправятся в рюмочную, и предлагает Сене составить компанию. Сеня не любит пить и боится пьяных, но соглашается — он надеется, что во время застолья сумеет быстрее расположить к себе Сергачева и уже этим вечером попадет к нему в комнату, пощупает стены, посмотрит во внутренний двор. Что-то подсказывает Сене, что Вагинов жил именно в комнате Сергачева.

— Для нас такая компания — честь, ведь так, Гаэтано?

— Честь? — Гаэтано смотрит поочередно то на Сеню, то на Сергачева. Выражение лица у него настороженное: Гаэтано как будто подозревает, что эти двое пытаются над ним подшутить, пользуясь тем, что он иностранец. Задумавшись, он отвечает: — Если ты так говоришь, значит, наверное, это правда.

— Это наш Гаэтано. Его вокруг пальца не обведешь. — Сергачев улыбается так широко, насколько позволяет кожа лица, и натягивает на лысину шапку. Это шапка с завязками, на которой изображен зайчик из «Ну, погоди!». Тут Сеня вспоминает, что Вагинов тоже носил нелепую шапку с завязками, над которой часто подтрунивали. Образ Вагинова в вязаной шапочке и армейской шинели, сутулого и невысокого, с асимметричным лицом преследует Сеню, пока они выходят во двор и идут по каналу Грибоедова.

Рюмочная находится сразу же за углом, но компания пробирается к ней целую вечность. Движение затрудняют сугробы, ветер и почти что кромешная темнота: ни единой горящей вывески или фонаря, пустые, местами разбитые окна в домах дореволюционной постройки. Сергачев смотрит на Сеню с все возрастающим интересом, с улыбкой влюбленного, сгорающего от нетерпения. Время от времени он порывается заговорить о поэзии — но тут налетает новый порыв ветра и заталкивает ему в рот горсть снега, Сергачев закашливается. Он часто поскальзывается в своих утепленных кроссовках и один раз все-таки падает на брусчатку, но мгновенно подскакивает, бодро отряхиваясь. Сергачев всем видом пытается показать, что ничего страшного не случилось, хотя на секунду его лицо искажает гримаса боли и он начинает прихрамывать.

Рюмочная называется «Елочка». Поблекшая вывеска как будто украдена из детского сада: игривый шрифт, разноцветные буквы с гирляндой. Внутри высокие круглые столики, тусклые лампы, музыкальный автомат с погасшим экраном, переносной телевизор «Рубин» над стойкой. За стойкой — блондин средних лет с волевым подбородком, похожий на милиционера из советского фильма. Он глядит куда-то мимо вошедших, как будто надеясь рассмотреть за их спинами действительно важных гостей. Посетителей много, и все они на одно лицо: мужчины за сорок, в поношенной серой одежде, с землистыми лицами жителей катакомб.

«Наше терпение лопнуло», — вдруг говорит высокий простуженный голос из телевизора.

Сеня становится в очередь и изучает меню, в котором преобладают водка и бутерброды из двух ингредиентов. Он намерен придерживаться строгого плана: поощрять Сергачева читать стихи, высказывать комплименты, минимизировать количество употребляемой водки. Неожиданно Сеня оказывается перед барменом.