Компаньонка

Полгода. Ровно. Значит, она ушла в тот самый день, когда ей разрешили. Правильно, чего тянуть-то. Кора вспомнила своих близнецов в этом возрасте: их молочный запах и как они цеплялись за нее ручонками. После их рождения она была очень больна, но скорее дала бы себе отрезать обе руки, чем куда-то от них уйти. А ведь она была немногим старше. Но нет, нельзя сравнивать. У Мэри О’Делл не было мужа, не было заботливого Алана – только стремление выжить. И злиться нет смысла, особенно сейчас; времени почти нет, а надо еще кое-что спросить.

– Но в приют я попала трехлетней, – сказала Кора. – В документах говорится, что я поступила из миссии Флоренс Найт. Значит, я провела там несколько лет. Без вас.

Мэри О’Делл поморщилась.

– Прости. Я говорила им, чтобы они как можно скорее поместили тебя в дом, в католическую семью. Не хотела оставлять тебя среди этих… женщин, которые там жили. – Она ссутулилась. – Боялась, что кто-нибудь из них тебя возьмет. Меня-то они не любили, это точно, но тебя все время тискали, на руках носили. Мне это не нравилось. Уличные девицы, сама понимаешь. Или по крайней мере девушки весьма легкого поведения. Некоторые больные, испитые. Скорее всего, сами иметь детей не могли.

Кора отвернулась. Никакого сопереживания. Но нужно спросить. Сейчас или никогда.

– Вы случайно не помните женщины с длинными темными волосами? У нее еще шаль была? Она не говорила по-английски.

– А, да они там все примерно такие и были. Шлялись туда-сюда с распущенными волосами, в коротких платьях. У меня одной было нормальное пальто. – Можно подумать, это ее заслуга. – Но какой-то особенной женщины с шалью я не помню. – Она нахмурилась. – А что?

– Нет, ничего.

Кора не знала, была та женщина с шалью или ее не было; а теперь уже никогда и не узнает. Может, та женщина держала ее на руках лишь однажды. Их было много, и все тискали ее в семь месяцев, и в восемь, и в два года. В любом случае искать больше некого. Мэри О’Делл должна отправиться в свой Массачусетс – без шипа в теле, но с розой в душе. Вот и славно, подумала Кора, потому что букет настоящих роз, тех самых, желтых, она оставила на стуле в обеденном зале. Кора заметила, когда они вышли из-за стола, и хотела напомнить, но вовремя поняла: Мэри О’Делл забыла розы нарочно. В конце концов, в Хейверилле, скорее всего, никто не знает, что сегодня респектабельная матрона ездила в Нью-Йорк. И если она явится к своему мистеру О’Деллу с охапкой роз, придется выдумывать еще какую-нибудь ложь.

Ничего страшного, решила Кора; поезд между тем залязгал и заклацал, собираясь в путь. Дорогой был букет – пусть кому-то повезет, пусть кто-то найдет его и обрадуется.

– Мне пора. – Мэри О’Делл повернулась к Коре. Голос у нее был уверенный, но в серых глазах такая безнадежность, что Кора снова шагнула вперед и обняла ее. На этот раз медленнее, осторожнее, не так по-детски порывисто. Плечи у Мэри О’Делл, узкие, как и у Коры, снова напряглись, но она тоже обняла Кору и не отпускала, пока проводник из окна не попросил ее садиться в поезд; тогда она отступила, не сводя с Коры глаз. Серая шляпка-шлем была теперь немного набекрень.

– Приятно было познакомиться, – машинально сказала Кора. Привычная пустая вежливость.

Но неважно, что она сказала и было ли это правдой. Поезд снова вздохнул, на этот раз не на шутку, и Мэри О’Делл пошла к вагону. Не обернулась ни разу. Но Кора, не желая лишаться и последнего мимолетного мига, досмотрела, как мать поднимает юбку и осторожно взбирается в вагон.

Глава 15

Кора ровно до трех ждала Луизу снаружи, хотя на улице было жарко, а другие танцоры уже вышли. Ей хотелось урвать несколько вольных минут и собраться с духом: впереди был длинный вечер, и нельзя показывать Луизе свою рану, не то она насыплет туда соли своими провокациями. Надо притвориться, что никакой раны нет, и самой в это поверить. Осторожно, не думай про Хейверилл, Массачусетс, шипы в теле; забудь о своем горе, от которого буквально лопается сердце. Хорошо хоть не пятница, а то бы предстояло два дня без отрыва от Луизы. Нет, завтра утром Кора снова отведет Луизу в класс, а сама вернется в пустую квартиру и сможет погоревать как следует. У нее будет на это целых пять часов одиночества.

Или не одиночества. Если уж с кем и делиться, то, пожалуй, с Йозефом Шмидтом. Прийти в ту же аптеку, купить лимонада. Может, ей это пришло на ум потому, что немец и так уже много про нее знает. А может быть, и не поэтому. Ладно, неважно.