Компас черного капитана

Меня передернуло от воспоминаний перехода. Пронизывающий ветер и холод, от которого не укрыться. Бескрайние равнины ослепительной белизны, режущей глаза даже в очках. Если бы не путевики, оказавшиеся единственным ориентиром для нашего путешествия - я бы сошел с ума, клянусь. Ледяная пустота давит одиночеством, цепляет к ногам тяжелые кандалы и забирается в голову дурными мыслями. Она убивает, поверьте. Ты идешь и стоишь одновременно.

- А там и тепло… - сонно пробормотал Эльм и уснул.

Мы лежали под сводами ледовых блоков, в свете дрожащего огонька. Фарри спал, рядом с ним сопел Эльм, а я смотрел в черный потолок, глядя на игру тени от плошки и наслаждался покоем. Мышцы ныли, но сейчас это казалось мелочью - стены вокруг нас успокаивали. Никогда раньше я не ночевал в таком месте. И, удивительно, но здесь было значительно теплее, чем на улице. Если бы еще не мерзость сырой одежды, то…

Я проваливался в сон, когда снаружи под чьими-то ногами захрустел снег. Совсем рядом с нашим убежищем!

Или это мне приснилось?

- Собачья плешь! - разбудил меня глухой крик. - Проклятье!

Рядом со мною дернулся Фарри и сразу же подобрался, словно ждал удара. Я ошеломленно хлопал глазами, пытаясь очнуться от глубокого сна. В нашем укрытии по-прежнему горела плошка, но свет проникал и снаружи, сквозь ледовые стены. Скверно пахло немытым телом и сырой одеждой.

Но зато тут было тепло. Так тепло, что я смело вылез из-под одеяла.

Снаружи раздался удар по избе. Затем второй.

- Собачья жизнь! - Эльм ревел снежным львом. - Собачья жизнь!

- Что-то случилось, - тихо сказал Фарри. Он испуганно посмотрел на меня.

Когда я выбрался на свет, то в носу засвербело от вцепившегося в меня холода. Глаза тотчас заслезились, а чуть позже от мороза запылали уши (шапка осталась в домике). Однако увиденная картина моментально вытеснила все неудобства.

Кто-то выпотрошил рюкзак Эльма. Обрывки одежды и различные обломки (кто знает, что тащил с собой здоровяк, но теперь это невозможно было как-то классифицировать) усыпали лед вокруг нашего убежища, будто здесь всю ночь топталась стая обозленных и ненавидящих нас нищих.

Я недоуменно уставился на погнутый бур, который валялся в конце желоба-входа.

Эльм стоял посреди останков своего нехитрого скарба и злился. Лицо его побагровело, и он, плотно сжав зубы, цедил проклятья. Увидев меня, силач скривился.

- Чего уставился, а?

Я поспешно отвел взгляд, чувствуя ярость взрослого и смертельно опасного мужчины.

Фарри благоразумно вылезать не спешил, и теперь не сложно было догадаться почему. Пару минут Эльм мерил меня взбешенным взором, но вскоре справился с собой и принялся бродить по обломкам, грустно ругаясь.

Тот, кто копался в вещах Эльма, явно что-то искал, и я не понимал почему он не полез внутрь, когда не нашел искомого.

Когда не нашел компаса.

Замерзая на морозе, глядя на разруху вокруг нашего бивака, я понимал, что незнакомцу нужен именно компас. Проклятый дар Одноглазого. То самое, что Ледовая Гончая требовала у старого шамана тогда, в рубке.

Но мы же убили ее! Эльм свернул шею поганой твари!

- Надо собираться, Эльм, - сказал я. - Надо идти. Солнце встало.

Душная волна ненависти толкнула меня назад. Здоровяк сделал шаг ко мне, но осекся.

- Да, - резко сказал он и отвел взгляд. - Да, надо идти…

Эльм склонился и принялся выискивать среди обрывков и обломков то, что могло нам пригодиться. Выглядел он подавленным. А я старался не смотреть на превратившиеся в щепки лыжи. Незнакомец не хотел, чтобы мы уходили быстро.

***

- Ума не приложу, кто это был, собачья жизнь, - с досадой крикнул Эльм. Его рюкзак стал значительно легче. Кое-что из вещей удалось спасти. Слава Светлому Богу что плошка, котелок и горелка хранились в домике, и не пострадали. Канистру с энгой ночной гость хорошо погнул, но драгоценное для нас топливо не пролилось. Наш провиант тварь тоже не тронула, лишь раскидала вокруг домика.

- Кто это был, и что он искал, а?

Мне не хотелось говорить ему о возможной причине. Страшно представить, что бы со мною сделал Эльм, если бы узнал, что это я повинен в визите ночного крушителя. Поэтому вопрос силача канул в стенании ветра.

Мы снова шли вдоль путевых столбов. Основания старых, покрытых ржавым налетом, но по-прежнему могучих столпов прятались в пирамидах смерзшегося снега. Кое-где виднелись следы путейщиков, иногда проезжающих по дороге и сбивающих намерзший лед с исполинских дорожных указателей, чтобы те не терялись в метели. Эти столбы стояли тут еще тогда, когда меня и вовсе не было на свете. Их установили, наверное, в те времена, когда на месте Кассин-Онга остановилась первая платформа.

После полудня ветер взбесился. Он стонал, выл, ревел, его колючие лапы пытались сбить нас с ног, но мы вгрызались снегоступами в занесенные следы траков и неуклонно шли вперед, останавливаясь у каждого столба, прячась за ним от ветра (благо в радиусе они были ярда два-три) и выискивая в мельтешении снежной крупы очертания следующего путевика.