Компас

В личности Гобино присутствовало что-то трогательное; из всего творчества этого чудовищного поэта и далеко не выдающегося романиста реальный интерес представляют только его путевые заметки и повести, в основе которых лежат его собственные воспоминания. Он также был скульптором и даже выставил несколько мраморных бюстов, и среди них «Валькирия», «Аппассионата» и «Королева Маб» (Вагнер, Бетховен, Берлиоз: он отличался хорошим вкусом), работы, обладавшие, по мнению критиков, скорее выразительностью, нежели точностью исполнения. Его знали во властных кругах, он встречался с Наполеоном III, с его женой и его министрами; сделал карьеру дипломата, работал в Германии, два срока в Персии, в Греции, в Бразилии, в Швеции и Норвегии; был знаком с Токвилем, Ренаном, Листом и многими востоковедами своего времени, с Августом Фридрихом Поттом,[469] немецким специалистом по индоевропейскому языкознанию, и с Жюлем Молем[470], французским знатоком персидского языка, первым переводчиком «Шахнаме». Великий востоковед Юлиус Ойтинг[471] из немецкого Страсбурга[472] после смерти Гобино выкупил на деньги рейха все его наследие: скульптуры, рукописи письма, ковры, тот скарб, который каждый востоковед оставляет после себя; стараниями случая и Первой мировой войны в 1918 году эта коллекция вновь стала французской; неловко считать, что миллионы людей, погибших в этой нелепой войне, только и думали о том, как бы лишить Австрию адриатических пляжей и заполучить обратно старье из наследия Гобино, вышвырнутое тевтонами. К несчастью, все они погибли ни за что: миллионы австрийцев проводят свои каникулы в Истрии и Венето, а Страсбургский университет давно уже отказался выставлять в своем маленьком музее реликвии Гобино, жертвы теоретического расизма своего века, ибо они жгут руки хранителям музея.

Демократия приводила графа де Гобино в ужас. «Я смертельно ненавижу власть народа», — говорил он. Он умел жестко высмеять глупость, которую видел вокруг себя, глупость мира, населенного насекомыми, вооруженными орудиями разрушения, «готовыми уничтожить все, что я уважал, что я любил; мир, сжигающий города и разрушающий соборы, больше не нуждается ни в книгах, ни в музыке, ни в картинах, замещая их картошкой, бифштексом с кровью и белым вином», писал он в романе «Плеяды», открывающемся длинной обличительной речью против дураков, очень напоминающей речи современных правых интеллектуалов. Расистская теория Гобино покоилась на оплакивании: ощущении постепенного вырождения Запада и озлобленности против черни. Где империя Дария, где величие Рима? Но в отличие от своих последователей, он не возлагал на «еврейский фактор» ответственность за угасание арийской расы. Для него (и с этим вряд ли бы согласился Вагнер или Чемберлен) высшим образцом чистоты арийской расы является французское дворянство, что скорее смешно. Его юношеское произведение «Эссе о неравенстве человеческих рас» своим появлением обязано как лингвистическим аппроксимациям, так и начальным шагам гуманитарных наук; во время двух служебных поездок в Персию в качестве представителя имперской Франции Гобино познакомился с иранской реальностью: посетив Персеполь и Исфахан, он пришел к убеждению, что увидел подлинное величие арийцев. О своем пребывании в Персии он написал рассказ, блестящий, местами забавный, но никак не расистский в современном понимании этого термина, во всяком случае применительно к иранцам. Сара читала нам отрывки, рассмешившие даже беспокойного Фожье. Помню вот такую фразу: «Признаюсь, среди опасностей, подкарауливающих путешественника в Азии, я отвергаю притязания пострадавших от тигров, змей и мародеров и на первое место ставлю, бесспорно, британские обеды, кои мы вынуждены испытывать на себе». Изречение исключительно отрадное. Гобино еще добавил пару слов об «истинно сатанинских» блюдах, подаваемых англичанами, в домах которых, по его словам, выходишь из-за стола больным или голодным, «умирающим от колик или от голода». Его впечатления от Азии представляют собой смесь высоконаучных описаний с ужасно смешными рассуждениями.