Компас

Мы умели дышать кровью, наполнять наши легкие кровью и в полной мере извлекать пользу из смерти. На протяжении веков мы научились превращать смерть в красоту, кровь в цветы, в фонтаны крови, заполнили музейные витрины предметами, запятнанными кровью, и разбитыми очками мучеников, и мы этим гордимся, ибо каждый мученик — это мак, и он красный, а в нем частичка красоты, присущей этому миру. Мы создали народ с хлипким красным телом, он живет в смерти и счастлив в Парадизе[478]. Мы натянули черную ткань над Парадизом, чтобы защитить его от солнца. Мы омыли наши трупы в райской реке. Парадиз — персидское слово. Мы даем прохожим выпить мертвой воды в наших черных траурных шатрах. Парадиз — название нашей страны, кладбищ, где мы живем, название жертвоприношения.

Парвиз не умел говорить прозой, во всяком случае на французском. Мрачное настроение и пессимизм он берег для стихов на персидском; сам он не считал себя серьезным и всегда с удовольствием смеялся; кто, как Фожье или Сара, достаточно хорошо знал язык, мог по достоинству оценить это и часто хохотал, слушая, как Парвиз с удовольствием рассказывает смешные неприличные анекдоты, удивляя всех тем, что великий поэт такие знает. Парвиз нередко вспоминал свое детство, прошедшее в Куме в 1950-е годы. Его отец был верующим, философом, и, если мне не изменяет память, в своих текстах Парвиз всегда называл его «человек в черном». Благодаря «человеку в черном» он прочел персидских философов от Авиценны до Али Шариати[479] и поэтов-мистиков. Парвиз знал наизусть невероятное количество классических стихов — Руми, Хафиза, Хаджу[480], Низами, Бедиля[481] и современных: Нимы Юшиджа[482], Шамлу[483], Сепехри[484] и Ахаван-Салеса[485]. В его передвижной библиотеке были Рильке, Есенин, Лорка, Шар; он знал наизусть (на персидском и в оригинале) тысячи стихов. В день нашей встречи, узнав, что я из Вены, он порылся в памяти, подобно тому как листают антологию, и вернулся из этого короткого внутреннего путешествия со стихотворением Лорки на испанском «En Vienna hay diez muchachas, un hombre donde solloza la muerte y un bosque de Paloma disecadas»[486], в котором я ничего не понял, и ему пришлось мне переводить: «В Вене есть десять девушек, плечо, на котором рыдает смерть, и лес голубиных чучел», потом он серьезно посмотрел на меня и спросил: «А это правда? Я никогда там не был».

Вместо меня ответила Сара: «О, совершенно верно, особенно по части голубиных чучел».

«Очень интересно, целый город-таксидермист», — заметил он.