Компас

Я (мрачно, по-прежнему прячась за меню). Ты неважно себя чувствуешь? Тогда это объясняет твои перепады настроения.

— Франц, ты точно выведешь меня из терпения. Если ты и дальше будешь так себя вести, я ухожу, возвращаюсь к работе.

Я (струсил, испугался, смутился, сразу положил на стол меню). Нет, нет, не уходи, я сказал просто так, чтобы тебя позлить, я уверен, что здесь все вкусно. Даже очень.

Она рассмеялась. Я уже не помню, что мы ели, помню только тихое звяканье микроволновки в пустом ресторане перед подачей каждого блюда. Сара рассказывала мне о своей диссертации, о Хедаяте, о Шварценбах, о дорогих ее сердцу людях, о зеркалах, отделяющих Восток от Запада, которые, по ее словам, она хотела разбить посредством постоянного кочевья, номадизма[539]. Явить миру ризомы[540] общей конструкции под названием современность. Показать, что «уроженцы Востока» не только были ее строителями, но и часто становились зачинателями ее сооружения, активными его участниками; показать в конечном счете, что теории Саида,[541] вопреки ему самому, стали одним из орудий наиболее изощренного господства: вопрос не в том, прав Саид или не прав в своем видении ориентализма; проблема в том, что разрыв, онтологический ров между доминирующим Западом и подчиненным Востоком, с которым согласились его читатели, брешь, проделанная за пределами колониальной науки, способствовала реализации данной модели и явилась завершением a posteriori[542] сценария доминирования, против которого мысль Саида намеревалась бороться. В то время, как история могла быть прочитана совершенно по-другому, утверждала Сара, написана по-другому, с позиций разделения и непрерывности. Она долго говорила о святой троице постколониализма[543]: Саид, Бхабха[544], Спивак[545], о проблеме империализма, о различиях Восток — Запад, о XXI веке, когда перед лицом насилия нам совершенно необходимо избавиться от абсурдной идеи полной инакости ислама и принять не только ужасающую жестокость колониализма, но и все то, чем Европа обязана Востоку, — согласиться с невозможностью отделить одно от другого, с необходимостью изменить точку зрения на эту проблему. Она говорила, что вместо дурацкого покаяния одних или ностальгии по колониальным временам других следует отыскать новое видение Востока, которое включало бы в себя другую сторону. Двустороннее видение.

Обстановка весьма способствовала ее рассуждениям: мебель, обитая тканью «под Восток», соседствовавшая с безделушками made in China и с несомненно парижскими манерами хозяина заведения, являлась наилучшим примером, подтверждавшим ее тезис.

Восток является воображаемой конструкцией, совокупностью представлений, откуда любой, где бы он ни находился, может черпать до бесконечности. Наивно полагать, продолжала рассуждать вслух Сара, что сегодня наличие чемодана с представлениями о Востоке характерно только для Европы. Нет. Эти образы, этот чемодан с сокровищами доступен всем, и все, по мере производства культурной продукции, добавляют в него новые рисунки, новые портреты, новые музыкальные произведения. Алжирцы, сирийцы, ливанцы, иранцы, индийцы, китайцы также черпают из этого сундука, из этого мира воображаемого. Я сейчас приведу очень яркий и очень современный пример: принцесс в вуалевых покрывалах и летучие ковры студии «Дисней»[546] можно рассматривать как «восточные» детали, а можно и как «приобщение к Востоку»; в нынешней действительности они соответствуют второму выражению, относящемуся к позднейшей конструкции иного мира воображаемого. В Саудовской Аравии эти фильмы не просто разрешили для показа, но и получили повсеместный прокат. Их используют во всех учебных короткометражках (объясняющих, как молиться, как поститься, как организовать жизнь правоверного мусульманина). Современное закрытое общество Саудовской Аравии является, по сути, фильмом Уолта Диснея. Ваххабизм — это фильм Диснея. Кинематографисты, работающие для Саудовской Аравии, делая свои фильмы, добавляют образы в общий фонд. Другой пример, совершенно убийственный: публичное отсечение головы кривой саблей, которой орудует палач в белом, или, еще кошмарнее, сдавливание шеи до тех пор, пока голова не отделится от тела. Это также результат общего представления, составленного на основе мусульманских источников, преобразованных посредством различных современных воззрений. Эти бесчеловечные поступки занимают свое место в мире воображаемого; они являются продолжением построения общей конструкции. Мы, европейцы, с ужасом смотрим на них с позиции отчуждения, но они столь же ужасны для любого жителя Ирака или Йемена. Даже то, что мы отвергаем, то, с чем не намерены мириться, является порождением общего мира воображаемого. То, что в этих бесчеловечных казнях мы определяем как «другое», «отличительное», «восточное», является таким же «другим», «отличительным» и «восточным» для любого араба, турка или иранца.