Компас

«Тогда мы впервые заговорили о Лиоте. Обычно Азра избегала говорить о нем по причине застенчивости, я же не говорил о нем из ревности. Да, надо признать: судьба этого безумца меня совершенно не интересовала. Он украл у меня предмет моей страсти. Он мог отправляться к черту на рога, мне было совершенно все равно. Азра пришла ко мне, и для полного счастья этого мне вполне достаточно. Я рассчитывал наслаждаться своим счастьем как можно дольше. Поэтому я сказал ей, что, возможно, Лиоте позвонит или придет ко мне без предупреждения, как обычно, и, разумеется, обманул ее.

Она провела у меня бо́льшую часть дня. Позвонила по телефону родителям и успокоила их, сказав, что находится в безопасности, в доме у подруги. Мы смотрели телевизор и одновременно слушали BBC. С улицы до нас доносились крики, вой сирен. Иногда нам казалось, что где-то звучат выстрелы. Над городом поднимался дым. Мы сидели вместе на софе. Я помню даже цвет того дивана. Это воспоминание преследует меня уже многие годы. Неистовость тогдашней минуты. Сладость тогдашней минуты, аромат Азры на моих руках».

Сара уронила чашку; та подпрыгнула и, не разбившись, покатилась по траве. Она встала со стула, чтобы поднять ее. Морган внимательно изучал ее ноги, а затем бедра, даже не пытаясь этого скрыть. Садиться Сара не стала; она осталась стоять посреди сада, разглядывая странный, несуразный фасад виллы. Тыльной стороной руки Морган снова принялся отгонять синиц, а потом налил себе еще водки, теперь безо льда. Пробормотал что-то по-персидски, наверняка строчку какого-нибудь стихотворения: мне показалось, что я уловил рифму. Сара мерила шагами крошечный сад, останавливаясь возле каждого розового куста, каждого гранатового деревца, каждой японской вишни. Я представлял себе ее мысли, ее смущение, даже ее грусть из-за необходимости выслушивать исповедь своего учителя. Морган говорил ни для кого. Водка сделала свое дело, мне казалось, что вскоре он начнет плакать пьяными слезами, окончательно разжалобившись над своей участью. Я не был уверен, что хочу выслушать все до конца, но, пока Сара не подошла и не дала мне повода встать, Морган прежним голосом, глубоким и слабеющим, продолжил свою историю:

«Признайте, искушение было слишком велико. Находиться рядом с ней, получить возможность коснуться ее… Я помню, сколько льда прозвучало в ее удивленном голосе, когда я выдал свою страсть. К несчастью, у нее — как бы это сказать — случилось недомогание. Как в любовном романе „Вис и Рамин“. Воспоминание о старинном романе отрезвило меня. Я испугался. В конце концов я решил проводить ее, ибо надвигался вечер. Пришлось обходить разрушенный центр города, занятый войсками. Азра шла, глядя себе под ноги. Домой я вернулся один. Я никогда не забуду тот вечер. Я чувствовал себя счастливым и несчастным одновременно.

Наконец в одном из военных госпиталей на северной окраине города объявился Лиоте. Он получил сильный удар по голове, власти предупредили посольство, а оттуда позвонили в институт. Я немедленно прыгнул в машину и помчался навестить его. Перед дверью его палаты дежурил офицер, то ли военный, то ли полицейский, весь увешанный медалями; со всей иранской вежливостью он извинился за допущенную ошибку. „Но вы же знаете, — насмешливо улыбаясь, говорил он, — среди многолюдной демонстрации очень трудно отличить иранца от француза. Особенно француза, который выкрикивает лозунги по-персидски“. Лиоте лежал, весь обмотанный бинтами. Он выглядел совершенно истощенным. Он сразу же сообщил мне, что дни шаха сочтены; я согласился. Затем я сказал ему, что Азра его ищет и умирает от беспокойства; он попросил меня позвонить ей, чтобы ее успокоить, — я предложил ему, если он хочет, сегодня же вечером передать ей письмо в собственные руки. Он горячо поблагодарил меня за такую заботу. Быстро, прямо у меня на глазах, он набросал записку на персидском. Ему предстояло находиться под наблюдением врачей еще три дня. Из больницы я отправился в посольство, где остаток дня убеждал наших дорогих дипломатов в необходимости отправить Лиоте во Францию — для его же блага. Я говорил, что он окончательно сошел с ума. Что он требует называть его Фаридом Лахути, что он незаконно присвоил себе иранское происхождение, что он принимал участие в демонстрациях, что он подвергает опасности собственную жизнь. Затем я отправился к Азре передать ей записку от Фреда. Она не впустила меня; не удостоила даже взглядом, стояла за полуприкрытой дверью и, как только записка оказалась у нее в руках, немедленно захлопнула дверь. Через четыре дня, по выходе из клиники, Фред Лиоте сидел в самолете, летевшем в Париж, куда его с соблюдением всех формальностей отправили по медицинским показаниям. На самом деле иранцы изгнали его по просьбе посольства и запретили ему возвращаться в Иран.