Компас

Сам Лист рассказывает о своем посещении Турции весьма скупо, так же скупо, как мемориальная доска на улочке, ведущей к дворцу французского посольства на Бейоглу, повествует об этом событии прохожим. Известно, что в порту, на пристани, его ждали великий маэстро Доницетти и посол Австрии, которым султан поручил встретить новоприбывшего; что его, как гостя султана, на несколько дней поселили во дворце Чераган, где он и дал концерт на своем знаменитом эраровском рояле; что после этого он провел какое-то время в австрийском посольстве, а затем во французском, куда его пригласил посол Франсуа-Адольф де Буркене и где Лист дал свой второй концерт, все на том же инструменте, который неотступно следовал за хозяином; что он увиделся с самим послом лишь к концу своего пребывания, поскольку супруга этого последнего была больна; что третий концерт он дал в районе Пе́ра[156] и встретил там двух старых знакомых — француза и поляка, с которыми съездил в азиатскую часть города; что он поблагодарил по почте Ламартина, большого знатока Османской империи, за его рекомендательное письмо к министру иностранных дел Мустафе Решид-Паше, — вот примерно и вся информация, полученная из надежного источника.

Мне вспоминаются собственные прогулки в перерывах между работой в архивах и чтением газет того времени, а также беседы со специалистами, способными меня просветить, — брюзгливыми историками, опасавшимися, как это часто бывает в академии, что какой-то молокосос может знать больше, чем они сами, или, не дай бог, уличит их в ошибке, особенно если этот молокосос не турок, а австриец, да и то наполовину, и тема его исследования попадает в пустой научный промежуток между двумя историями — турецкой музыки и ее европейской сестры; иногда у меня возникало неприятное ощущение, что мои исследования подобны Босфору — неоспоримо прекрасному, но текущему меж двух берегов, то есть, по сути своей, всего лишь воде, чтобы не сказать ветру. И тщетно я утешал себя тем, что Колосс Родосский или Геркулесовы столбы тоже стояли, в свое время, сразу на двух берегах, — насмешливые взгляды и саркастические реплики турецких мудрецов частенько обескураживали меня.

К счастью, у меня был Стамбул, и Бильгер, и Фожье, и опиум, помогавший нам постигать мир; моя теория об озарении, постигшем Листа в Константинополе, рождалась из его «Поэтических и религиозных гармоний», особенно из «Благословения Божьего в одиночестве» — произведения, которое он создал в Барановичах, вскоре после своего стамбульского турне; музыкальная «адаптация» стихотворения Ламартина отвечала на вопрос, звучавший в первых строфах: «Откуда, Господи, ко мне пришел покой, что душу страждущую умиротворяет? / Откуда истовая вера, что мое измученное сердце исцеляет?»[157]; интуиция подсказывала мне, что это озарение объясняется встречей с восточной цивилизацией, а не любовным воспоминанием (как это часто писали комментаторы) о Мари д’Агу[158], которое затмил роман с княгиней Каролиной Сайн-Витгенштейн [159].