Компас

Все тот же востоковед Йозеф фон Хаммер-Пургшталь рассказывает, что навещал Бетховена в Вене, где их познакомил доктор Глоссе. Нет, все-таки какое чудо эти наши столицы XIX века, когда востоковеды могли общаться с князьями и гениями вроде Бальзака или Бетховена! Его Мемуары содержат, в частности, одну ужасную историю, относящуюся к 1815 году: Хаммер присутствует на концерте Бетховена в одном из знаменитых венских салонов; нетрудно представить себе кабриолеты, лакеев, сотни свечей, люстры с хрустальными подвесками; на улице холод, зима (зима Венского конгресса[179]), поэтому комнаты в особняке графини Терезы Аппоньи[180], устроившей этот концерт, жарко натоплены; хозяйка — тридцатилетняя дама — еще не знает, что через несколько лет покорит весь Париж, когда Антон[181] и Тереза Аппоньи займут особняк австрийского посольства в Сен-Жерменском предместье и начнут принимать у себя самых прославленных писателей, художников и музыкантов, какими славится парижская столица. Эта знатная австрийская чета будет дружить с Шопеном, Листом, скандально известной Жорж Санд, приглашать к себе Бальзака, Гюго, Ламартина и всех смутьянов 1830 года[182]. Но вернемся в Вену 1815 года, в тот вечер, когда в доме Аппоньи согласился играть Бетховен — Бетховен, который уже много месяцев не бывал в свете; так крупных хищников выманивает из мрачного логова голод: великий композитор нуждается в деньгах — в любви и в деньгах. Словом, он дает концерт для этой графини Аппоньи и широкого круга ее друзей (среди них и сам Хаммер). Востоковед-дипломат нынче в фаворе, он считается важной персоной в момент Венского конгресса, где ему довелось беседовать с Меттернихом, он посещает Талейрана, напоминающего то кровожадного хорька, то надменного ястреба — словом, хищное создание. Европа празднует мир, вновь обретенное равновесие в политических играх великих держав и, главное, падение Наполеона, который сейчас горит нетерпением на острове Эльба: «Сто дней»[183] пройдут испуганной дрожью по хребту Англии. Наполеон Бонапарт — создатель ориенталистики, именно он привез в Египет, вслед за своей армией, науку и ученых, именно он впустил Европу на Восток через Балканы. И вот уже эта наука проникает, по следам военных и торговцев, в Египет, в Индию, в Китай; тексты, переведенные с арабского и персидского, начинают завоевывать Европу; Гёте, этот могучий дуб, стал первопроходцем: задолго до «Ориенталий» Гюго, в тот момент, когда Шатобриан еще только изобретает жанр путевых заметок, написав «Путешествие из Парижа в Иерусалим…»[184], в тот вечер, когда Бетховен играет для молодой итальянской графини, супруги венгерского дипломата, в окружении самых блистательных щеголей Вены, великий Гёте заканчивает отделку своего «West-Ostlicher Divan» — «Западно-восточного дивана»[185], на который его непосредственно вдохновил перевод из Хафиза, опубликованный Хаммер-Пургшталем (отдав лакею плащ, тот склоняется для символического поцелуя над прелестной ручкой хозяйки дома, улыбаясь при этом, ибо прекрасно знает Терезу Аппоньи, ведь ее супруг, как и он сам, — дипломат из окружения Меттерниха) в 1812 году, когда это чудовище, этот ужасный корсиканец Наполеон собирался сразиться с русскими и их суровой зимой в трех тысячах лье от Франции. Но сегодня вечером, когда Наполеон, в ожидании кораблей, не находит себе места на Эльбе, здесь, в зале, царит Бетховен, а вместе с ним и старик Хафиз, и Гёте, и, конечно, Шуберт, который напишет романсы на стихи из «Западно-восточного дивана», и Мендельсон, и Шуман, и Штраус, и Шёнберг (все они также положат на музыку стихи великого Гёте); таким образом, за графиней нам видится вдохновенный Шопен, который впоследствии посвятит ей два ноктюрна, а за Хаммером — Рюккерт и Мавлана Джалаледдин Мухаммад Руми. И вот Людвиг ван Бетховен, собравший здесь всех этих людей, садится за инструмент.