Компас

Бартелеми Анфантен, великий мистический блудодей, первый современный гуру и гениальный предприниматель, сидит в концертном зале рядом с Берлиозом, который не скрывает своих симпатий к социальному аспекту сенсимонистской доктрины.

«Пустыня» завоевывает Париж; «По всеобщему мнению, это самая прекрасная гроза, воплощенная в музыке, ни один мастер еще не заходил так далеко, — пишет Теофиль Готье в „Прессе“, рассказывая о буре, застигшей караван в пустыне. — А как прекрасен впервые прозвучавший „Танец а́льмей“[242] — эротический мотив, чью последующую участь мы знаем, и, наконец, главный сюрприз — „Первый азан муэдзина“ — мусульманский призыв к утренней молитве, прозвучавший в Париже!» «В этот ранний час мы слышим голос муэдзина, — пишет Берлиоз в „Журналь де Деба“ от 15 декабря. — Давид выступил здесь не как имитатор, но как простой аранжировщик; он полностью стушевался, чтобы позволить нам услышать, во всей своей странной обнаженности и даже на арабском языке, причудливую песнь муэдзина. Последний стих этого подобия мелодического вопля завершается гаммой, состоящей из интервалов более тесных, нежели полутона, которую господин Бефор исполнил весьма искусно, хотя она сильно удивила публику. Это контральто, настоящее женское контральто, хотя г-н Бефор мужчина и отец троих детей, и странное звучание его голоса слегка дезориентировало слушателей или, вернее, настроило их на мысль о восточном гареме и т. д. После молитвы муэдзина караван снова пускается в путь, уходит вдаль, исчезает. Остается безлюдная пустыня». Да, пустыня всегда безлюдна, а симфоническая ода снискала такой громкий успех, что Давид исполнял ее по всей Европе, особенно в Германии и Австрии — странах, на которые сенсимонисты пытались, по-прежнему безуспешно, распространить свое влияние; в следующем году Фелисьен Давид встретился с Мендельсоном, дирижировал во Франкфурте, в Потсдаме, перед прусским двором, в Мюнхене и Вене, где дал в декабре четыре концерта, все с тем же огромным успехом; на них, естественно, присутствовал и Хаммер-Пургшталь, который, по его словам, ощутил легкую ностальгию по Востоку, ныне такому далекому от него.

Разумеется, можно упрекнуть Давида в недостаточно адекватном отображении арабских ритмов в его партитуре, но не следует забывать, что сами османские композиторы с таким же трудом переносили собственные ритмы в западную музыкальную нотацию; они старались упростить их, по примеру Давида, и нужно было дожить до Белы Бартока и его путешествия в Турцию, чтобы эта форма окончательно определилась, даром что в это время великий Франсиско Сальвадор Даниэль, ученик Фелисьена Давида, преподаватель скрипки в Алжире и первый в мире этномузыковед, оставил нам превосходный «Альбом арабских, мавританских и кабильских песен», хотя еще работал вслепую; Римский-Корсаков включит мелодии из сборника, подаренного Бородиным, во многие свои симфонические произведения. Франсиско Сальвадор Даниэль, друг Гюстава Курбе и Жюля Валлеса, социалист и участник Парижской коммуны, получивший пост директора Консерватории; во времена Коммуны он сменит скрипку на ружье, будет арестован с оружием в руках и расстрелян версальцами; в этом мире для Франсиско Сальвадора Даниэля не нашлось памятника, он погиб в сорок лет и всеми забыт как во Франции, так в Испании и в Алжире; единственный памятник — это прорастание его мелодий в сочинениях Массне, Делиба и Римского-Корсакова, несомненно более завершенных, но никогда не зазвучавших бы так прекрасно, не будь у них основы, созданной Франсиско Сальвадором. И я спрашиваю себя: когда же эти люди, которые трудились во славу музыки, во славу восточных инструментов, мелодики и ритмов, арабских, турецких или персидских репертуаров, выйдут на свет из бездны забвения, когда мы воздадим должное этим гениям? Моя диссертация и статьи — вот место упокоения Фелисьена Давида, место упокоения Франсиско Сальвадора Даниэля, незримая, скрытая во мраке могила, где их вечный сон никто и никогда не потревожит.

0:55