Компас

Вероятно, наши тела, не отягощенные родством душ, именно поэтому радостно предавались любви: я покидал свое догматическое кресло лишь для того, чтобы броситься на кровать и обрести там губы, ноги и груди своей подруги. Воспоминания о наготе Сигрид до сих пор возбуждают меня, ничуть не утратив своей притягательности: ясно помню белизну ее тонкого тела, лежащего на животе, слегка раздвинутые ноги и розовую ложбинку между ними, маленькие упругие ягодицы, неприметно переходящие в бедра, череду выпуклых позвонков, которая тянулась до того укромного местечка, где смыкались страницы приоткрытой книги ляжек, чья кожа, никогда не знавшая солнечных лучей, напоминала нежный молочный шербет, тающий на языке; все это внушает мне желание снова включить свет, перебрать свои воспоминания под одеялом, мысленно перенестись в Тюбинген с его облаками, столь благосклонными к изучению женских прелестей (более чем двадцатилетней давности); увы, нынче одна только мысль о том, что нужно будет привыкать к близости другого тела, привыкающего к моему собственному, заранее изнуряет меня, повергая в безграничную лень и равнодушие, близкое к отчаянию; пришлось бы снова соблазнять кого-то, забыв о постыдной, отталкивающей худобе своего слабого тела, изнуренного тоской и болезнью, забыв об унизительной процедуре раздевания, забыв о смущении и возрасте, который делает человека медлительным и неуклюжим, — нет, все это нужно отринуть, все это невозможно ни с кем — кроме Сары, конечно, чье имя неизменно завлекает меня в дебри самых потаенных моих мыслей; ее имя, ее уста, ее грудь, ее руки… попробуйте-ка теперь заснуть в этом нахлынувшем потоке любострастия, под этими женственными образами, витающими над головой, под этими ангелами — ангелами наслаждения и красоты… когда же это было? — кажется, пару недель назад, на ужине с Катариной Фукс; после этого я ей, конечно, не звонил, не встречал в университете; она может подумать, что я ее избегаю, и это верно, я ее избегаю, несмотря на неоспоримый шарм ее беседы, несмотря на общий ее неоспоримый шарм; нет, я не собираюсь ей звонить, скажу откровенно: чем ближе был конец ужина, тем сильнее пугала меня перспектива продолжения; одному Богу известно, почему я в тот вечер принарядился, завязал пунцовый шелковый платок на шее, придававший мне вид элегантного человека искусства, тщательно причесался, спрыснул себя парфюмом, — значит, на что-то я надеялся, отправляясь на этот ужин тет-а-тет, то есть надеялся переспать с Катариной Фукс, но при этом с невольной робостью поглядывал на тающую свечу в оловянном канделябре, словно ее угасание предвещало катастрофу; Катарина Фукс — моя коллега, замечательная, ценная сотрудница, и, уж конечно, лучше было ужинать в ее обществе, чем соблазнять студенток, как некоторые преподаватели. Катарина Фукс — дама моего возраста и моего круга, уроженка Вены, остроумная и образованная, умеющая вести себя за столом и не устраивать скандалов на публике. Катарина Фукс — специалист по связи музыки и кино, она способна часами рассуждать о «Симфонии грабителей»[306] и фильмах Роберта Вине[307]; у Катарины Фукс приятное лицо, румяные щеки, светлые глаза, почти незаметные очки, каштановые волосы и длинные холеные пальцы с хорошим маникюром; Катарина Фукс носит два бриллиантовых кольца, — но что же, что меня подвигло на этот ужин и даже на мое намерение переспать с ней? — не сомневаюсь, что только одиночество и тоска, — вот в чем горе! Мы сидели в модном итальянском ресторане, и Катарина Фукс расспрашивала меня о Сирии, об Иране, интересовалась моими работами, а свеча тем временем таяла, отбрасывая оранжевые блики на белую скатерть; с чашечки серого канделябра свисали тонкие восковые сосульки. «Я не видел „Симфонию грабителей“». — «Посмотри обязательно, — сказала она, — я уверена, что этот фильм тебе ужасно понравится»; я слушал Катарину Фукс и представлял себе, как раздеваюсь у нее на глазах — «Да, я уверен, что это настоящий шедевр» — и как она раздевается при мне, снимая красное кружевное белье (я успел заметить в вырезе платья краешек бретельки бюстгальтера), — «Если хочешь, могу дать его тебе, у меня он есть на DVD» — у нее были многообещающие груди и вполне приличная талия — «Здесь подают чудесное тирамису!» — а какие на мне были трусы? Кажется, розовые в клеточку, спадавшие из-за ослабевшей резинки. Бедные мы, бедные, какое же это убожество — тело! — нет, даже речи быть не может, чтобы я перед кем-нибудь сегодня разделся, выставив напоказ свои иссохшие чресла. «Ах да, тирамису… это немного, как бы сказать, рыхловато для меня, вот именно, рыхловато, нет, спасибо».