Комплекс андрогина (СИ)

— Попса, — хором, но при этом шепотом протянули мы и тихо рассмеялись. Нет, я ничего не имел против Моцарта, тем более в такой приятной компании. «Солнечный» композитор замечательно подошел моему приподнятому настроению. Алеста тоже выглядела довольной и умиротворенной. Она обнимала меня за талию и прижималась щекой к моему плечу. Подлокотник мешал нам, так что некоторое время спустя Алеста окончательно разозлилась на него и перебралась ко мне на колени. Мы оглянулись, но на нас либо никто не смотрел, либо все сочли это нормальным поступком. Скорее всего, первое, потому что будь у нас места в партере, мы бы тоже не стали задирать голову, чтобы рассмотреть две темные фигуры где-то на третьем ярусе. Дедок же, который был с нами на одном уровне, уже на втором номере задремал. Выглядел он при этом таким счастливым, что я задумался: может, он специально ходит сюда — поспать под живую классическую музыку?

От этих размышлений меня отвлек нежный поцелуй в шею.

— Алеста, мы же в театре, — тихо сказал я, вздрагивая от того, что она лизнула меня за ухом.

— Ну так ты не шуми тогда, — невозмутимо ответила она… расстегивая мою рубашку.

— Алеста, ты что, серьезно? — спроси я, сглотнув.

Она прикинулась робкой и стеснительной, но тут же стрельнула исподлобья дьявольски соблазнительным взглядом.

— Ты пришел музыку послушать, вот и слушай, я этому процессу никак не мешаю, — заявила она, поглаживая меня по груди кончиками пальцев. — Я вот тоже музыку люблю. Она меня на всякие интересные мысли наводит. Так что ты не отвлекайся, слушай давай.

С этими словами она соскользнула на пол, обхватила меня за талию и принялась целовать живот, спускаясь все ниже и ниже.

— Алеста, нас могут увидеть, — в последний раз попытался я достучаться до нее, хотя и сам уже готов был с ожесточением доказывать всем на свете, что театр — замечательное место для любовных игр.

— Меня — не увидят, — сказала она и принялась расстегивать на мне джинсы. Действительно, ее не увидят: бортик балкона загораживает. Зато меня может быть видно. И слышно. Но я уже не мог ее остановить, да и не хотел.

Я закрыл глаза и ощутил, как Алеста ловко освобождает меня из одежды, насколько это возможно. Прохладный воздух мешался с ее горячим дыханием, еще больше заводя и так уже разгоряченную плоть. Алеста начала с основания. Я прикусил губу и сжал подлокотники.

— Наоборот, — сказала она, ненадолго отвлекшись. — Расслабься и дыши глубже.

Я последовал ее совету, жадно вдыхая прохладный воздух всей грудью. Алеста исследовала меня, внимательно и методично, ощупывая каждый сантиметр, то поглаживая, то покусывая, то касаясь кончиком языка. К тому времени, когда ей это наскучило, и она обхватила головку губами, я уже весь горел. Хотелось быстрых, сильных, глубоких проникновений, Алеста же еще игралась, сбивая меня неожиданной сменой движения языка или губ. Мне это, безусловно, нравилось, но я уже готов был рычать от того, что она развлекается со мной, не давая мне того, что нужно. В конце концов, я все-таки наклонился и положил руку на затылок Алесты, подсказывая ей ритм. Она глянула на меня хитрым и при этом довольным взглядом, словно только этого и ждала, и стала скользить вперед и назад, с каждым движением приближая меня к вершинам наслаждения. Я никогда ничего подобного не испытывал. То, что мы делали это едва ли не на виду у всех, только добавляло остроты ощущениям. А Паганини теперь всегда будет ассоциироваться у меня с этими нежнейшими влажными прикосновениями.

Когда напряжение достигло пика, я успел оттолкнуть Алесту. Она с каким-то восторженным любопытством проследила за тем, как из меня вырвалась белая струйка и приземлилась на ковер.

— Думаю, если уборщики поймут, что это, то очень удивятся, — заметила она как ни в чем не бывало.

— Зачем ты это сделала? — громким шепотом спросил я, приходя в себя и помогая ей застегнуть на мне одежду.

— Пошалить захотелось, — довольно улыбнулась она. Ничего себе шалости.

— Я чуть не застонал в конце, — сказал я, окончательно оживая и стискивая едва слышно повизгивающую от восторга Алесту. — Сейчас сам как пошалю, будешь знать!

— Пошали, — поиграла она бровями.

— Чуть попозже, — ответил я, мягко обнимая ее и делая глубокий вдох. До чего же хорошо. И Шостакович не раздражает, хотя музыка довольно мрачная. — И откуда ты такая взялась?

— Отец говорит — из небесного министерства юстиции, — улыбнулась Алеста.

— Чего? — не понял я.

— Долгая история, — отмахнулась она. — А если кратко: у меня отец — альфонс, мать — профессиональная любовница. Однажды они встретились и полюбили друг друга, проигнорировав эти факты. И в наказание у них родилась я — ни мальчик, ни девочка. Этакий небесный намек на то, что у них обоих что-то не так с образом жизни.

— Оригинально, — оценил я. — А мои родители — главный генетик и неизвестный работник инкубаторной станции. Скорее всего, они друг друга никогда даже не видели, так что, боюсь, я был рожден посредством непорочного зачатия.

Алеста тихо рассмеялась:

— Да мы с тобой просто ожившие мифы!