Комплекс прошлого

Скейтбордист на углу приземлился, переворачивая доску вертикально. Мужчина, при последних лучах дневного света прищурившись на открытый капот машины, поднял голову, когда Лорен проходила мимо, и длинная череда непристойностей лилась из ее рта. «Шлак, бродяга, шлюха, уродина». Один или два соседа вышли из парадной двери, чтобы выразить возмущение. Я изящно гналась за ней по дороге в своем облегающем костюме и на квадратной танкетке, а сумка била меня по спине. Я помню, что на Лорен не было бюстгальтера, только одна из старых футболок Стюарта, заправленная в джинсы. Но ей было все равно; на самом деле я замечала, что она наслаждалась этим: ее груди покачивались, а люди смотрели и кричали. Двое мужчин, сидя в шезлонгах, пили и свистели нам вслед.

Когда я догнала Лорен, она обняла меня за плечо, как Божественная, и мы пошли дальше, провоцируя улюлюканье окружающих. Один мужчина от возбуждения даже топал ногами.

– Хотите секс втроем, девочки?

– В твоих снах, – насмехалась она, – в твоих снах.

27

В родах нет ничего Божественного – это я знаю точно. Схватки только начались. Меня тошнит, я постоянно хочу ругаться, в туалет и не могу сдерживать дурацкие громкие приступы отрыжки, которые направляю в сторону наших шумных соседей наверху. Когда начинаются настоящие боли, я катаюсь по квартире, как агрессивный пьяница в поисках драки. Я бесконечно жалуюсь, злюсь и истекаю кровью.

Юрген, как может, проходит со мной первую стадию родов. Мы не говорим о драке, о том, что я ворвалась домой, схватившись за живот, и от меня пахло пивом и арахисом, а мои штаны промокли. Он растирает мне плечи и кормит макаронами, а когда я стою на коленях, ругаюсь, качаюсь и плачу, он сдвигает мебель, как это обычно делают для эпилептиков, чтобы они не причинили себе вреда. Когда приходит время, он везет меня в больницу, взяв с собой копию нашего плана родов, которую передает дежурной медсестре. В этом документе мы подчеркнули важность естественности. Старая школа. Так поступали наши матери.

Акушерка, получив план родов, бросает беглый взгляд на заголовок, который гласит: «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ предлагайте мне обезболивающее», и одаривает меня, как мне кажется, испепеляющим взглядом. Конечно, она и не предполагает, что я могу быть готова к тому, что меня ждет.

– Не подпускай эту суку ко мне, – шиплю я Юргену.

Я убеждена, что весь этаж пытается меня достать. Меня наказывают. Они поместили нас в затемненную комнату, где я часами хожу по кругу, теряю чувство времени, как сумасшедшая, вою в невообразимой агонии, говорю тарабарщину. В конце концов, когда я все еще не раскрываюсь, Юрген выводит меня в коридор, где я хватаюсь за поручень и качаюсь вверх и вниз, как агорафоб, задыхаясь от ужаса, когда начинается схватка. Я умру. Я действительно в это верю. Когда я вижу в коридоре пустую каталку, меня одолевает желание попросить прощения, освободиться от бремени. Я цепляюсь за Юргена, рыдая.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Прости меня.

Он гладит меня по волосам.

– За что?

И я понимаю, что не могу вынести даже его прикосновений. Медсестра права, у меня нет сил терпеть такую боль. Я сумасшедшая? Я вызываю акушерку.

– Я передумала, мне нужны препараты, – говорю я.

Она смотрит на Юргена.

– Не смотри на него, черт возьми. – Я хватаю ее за запястье. – Я хочу эпидуральную анестезию.

Юрген, который не спал почти полтора дня, кивает, и когда приходит анестезиолог, мой муж виновато выходит из комнаты в поисках еды. Некоторое время я дремлю в безболезненной безмятежности, а когда приходит время, я толкаюсь, тяжело дышу и выполняю все те трюки, которым научил нас инструктор по родам.

– Что теперь, коричневая корова? – говорю я.

Слова появляются из ниоткуда.

– Что? – брови Юргена изгибаются.

– Что. Теперь. Коричневая. Корова. – Я стону.

Врач поднимает голову между моих бедер.

– Это что-то новенькое для меня, – говорит она с улыбкой. – Хорошо, я сделаю небольшой надрез, чтобы помочь.

Я сжимаю челюсти, как будто пытаюсь сходить в туалет.

– Что теперь, коричневая корова? Что теперь, коричневая корова? Что теперь, коричневая корова? Что теперь, коричневая корова?

Одно маленькое движение докторского ножа, один большой толчок – и все кончено.

Вой гарпии и…

– Девочка, – объявляет доктор.

Бригада медсестер начинает суетиться, взвешивает и измеряет, а затем кладет ребенка мне на грудь.

– Девочка, – ошеломленно повторяю я.

Я смотрю на свою дочь.

Пурпурное лицо, кулаки, как у боксера, и запрокинутая голова в чертовом убийственном крике.

28

В ту ночь Лорен долго таскала меня по городу, разъяренная, в поисках неприятностей. Когда она добралась до базы отдыха, ворота были заперты, и Лорен трясла цепью и пинала стену, и на мгновение мне показалось, что она может снова заплакать или даже ударить меня.

– Давай просто вернемся к тебе, – сказала я.

– Да, хорошо.

Но прежде чем мы добрались до ее дома, Лорен внезапно свернула налево по грязной дороге к моей школьной спортивной площадке, таща меня за собой. Я ковыляла в своих новых туфлях на танкетке, чтобы не отставать, моя сумка стучала по бедру.

– Я думала, мы идем домой.