Я едва не лишился сознания, когда тончайшие паутинки начали сновать туда-сюда по рукам моим. Кожа вдруг обрела странную чувствительность, кровь вся прилила к рукам. Да и сердце переселилось в ладони.
Она сидела, прилежно опустив глаза к клубку. Я блаженно зажмурился, и тотчас стало мниться, будто не шелковые нити снуют туда-сюда по моим рукам, а ее нежные пальцы, и не шелк это шелестит чуть слышно, а она затаенно шепчет, шепчет, шепчет мое имя…
Я открыл глаза. Она сидела по-прежнему потупившись, руки были заняты клубком, а не моими руками, а губы… ее губы, похожие на цветок, и впрямь шевелились!
Она что-то шептала. Что?
Я вгляделся – и не зрением, не слухом, нет, сердцем своим болящим различил едва слышное, вовсе даже не слышное:
– Серджио… Серджио…
– Антонелла! – Голос Теодолинды ударил, словно гром с ясного неба, и клубок выпал из задрожавших рук, и я едва не сронил моток, когда бросился его поднимать. – Ты навиваешь нить слишком слабо!
Я подал Антонелле убежавший клубок. Губы ее дрожали, в глазах плескался испуг: она еще не вполне пришла в себя от резкого окрика, она была мыслями с ним, со своим возлюбленным, и по-прежнему туманила ее чело эта забота: «Где Серджио? Что с ним?»
Да, он не приходит уже который день…
– Синьор Теодоро, – обратилась ко мне Теодолинда, желая, видимо, отвлечь Антонеллу от печальных мыслей, – мы знакомы с вами уже довольно долгое время, однако знаем о вас по-прежнему мало. Соблаговолите сказать, отчего вы до сих пор не женаты?
Я покосился на Антонеллу. По ее виду всякий тотчас сказал бы, что мысли ее далеки отсюда, и уж точно не мною заняты они! Невыносимая тоска пронзила мне сердце:
– Брак – вещь для меня совершенно невозможная. Я… болен, неизлечимо болен!
Ресницы Антонеллы не дрогнули. Я не существовал для нее – ни живой, ни мертвый. Напрасна была моя вызывающая ложь. А впрочем, это правда. Я и в самом деле болен – своей любовью к ней.
– Ах, – всполошилась Теодолинда, – неужто у вас больные легкие?! Многие ищут в нашей благословенной стране исцеления для своих хворей. Но, дорогой синьор, лучше бы вам отправиться на юг, в Риме зимою так холодно!
Если бы мне сказали: ты умрешь завтра, если не уедешь из Рима, – я не тронулся бы с места. Если бы мне сказали: ты умрешь через минуту, если не перестанешь смотреть на Антонеллу, – я не отвел бы глаза.
А она на меня так больше и не взглянула.
И Серджио не пришел…
Что-то происходит, чего я не могу понять. Серджио начал меня избегать. Прекращал разговоры неожиданно, задумывался, был порою груб, а на просьбу мою еще раз свести меня с отцом Филиппо буркнул нечто, граничащее с оскорблением, и ушел.
Понять не могу, что такое вкралось в нашу дружбу. Может быть, он догадался о моей любви к Антонелле и теперь исполнился ко мне презрением? В самом деле, нужно быть законченным негодяем, чтобы позволить себе подобное по отношению к нареченной невесте своего друга! И я этот негодяй – я… Прочь из Рима. Завтра же еду вон!
Нынче как бы мимоходом заглянул к Антонелле. Лицо показалось мне осунувшимся, побледневшим, я заметил следы недавних слез. Но… una bellezza sfolgorante! Никого нет краше ее в целом свете!
Обменялись учтивыми фразами, и Антонелла вдруг пожелала, чтобы нам подали бокалы доброго вина, хорошего, самого лучшего! Теодолинда позвонила, призывая служанку, однако на звонок никто не явился.
Ворча, Теодолинда вышла, и Антонелла подалась ко мне так стремительно, что я отпрянул, будто последний дурак.
С силой, которой я не ожидал встретить в ее нежных пальцах, она схватила меня за руку:
– Когда вы в последний раз видели Серджио? Говорите скорей!
От растерянности я промямлил что-то нечленораздельное, пытаясь лихорадочно припомнить, когда же это было. Да ведь не менее чем неделю назад! Так я и сказал.
– Вы в ссоре? – спросила она быстрым шепотом.
– Клянусь, что нет! – пылко ответствовал я, однако совесть не была вполне чиста. Я-то нет, не в ссоре, а он? Вдруг он все понял и решил порвать со мной? Но тогда отчего покинута Антонелла?
– Вы состоите в заговоре с Теодолиндой? – яростно прошипела она. – Клянусь, что ее замыслы противны мне! Я лучше постригусь в монахини, чем выйду за вас!
Ежели бы сейчас в гостиную ворвался некогда побитый мною синьор Джироламо Маскерони (коего, к счастию своему, я после нашей встречи у отца Филиппо не видывал ни разу), я не был бы изумлен и поражен сильнее.
– Знаю, что это вполне в русле замыслов этого лицемера, отца Филиппо! – продолжала Антонелла, почти не владея собой от ненависти ко мне. – Он готов на все, чтобы разлучить нас и окончательно подчинить Серджио своему пагубному влиянию. В вас он видит превосходное орудие для сей цели.
Кажется, напавший на меня столбняк не убедил прекрасную девушку, что я вообще не понимаю, о чем идет речь.