Компромисс Компромиссович

Annotation

«Библиотека Крокодила» — это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.

booktracker.org

ЮМОР

МИЛЫЕ ЛЮДИ

В ГОСТИНИЦЕ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ

ДИТЯ-ЗЛОДЕЙ

* * *

КАННИБАЛ НА КУРОРТЕ

ФЕНЯ

БОГАТЫРЬ

ИНФАНТИЛИЗМ

В ОДНОЙ «КОМПАШКЕ»

ВОСПОМИНАНИЕ О ПОРТУГАЛИИ

* * *

ИЗВИНИТЕ, НЕКОГДА

КОМПРОМИСС КОМПРОМИССОВИЧ

РЕВНОСТЬ

ТАРАКАНЫ

«ЗАСТЕНЧИВЫЕ» ПАРНИ

ПОЭЗИЯ КАК ШПИОНАЖ

БАЛЛАДА О ЛАСТОЧКЕ

ПРОКЛЯТЬЕ ЧЕРНОЙ ПРЕССЕ

БАЛЛАДА О БРАКОНЬЕРСТВЕ

ПАНОПТИКУМ В ГАМБУРГЕ

ТРУСЛИВЫМ ДОБРЯКАМ

* * *

* * *

ЗЛОСТЬ

Более подробно о серии

INFO

Евгений ЕВТУШЕНКО

КОМПРОМИСС

КОМПРОМИСОВИЧ

*

Дружеский шарж и

рисунки М. СКОБЕЛЕВА

Библиотека Крокодила, 1978 г.

Творчество поэта Евгения Евтушенко лишний раз подтверждает, насколько условно, а иногда и неправомерно разложение поэзии по жанровым полочкам (лирическим, ироническим, сатирическим и т. д.).

В этой книге собраны под одной обложкой те стихотворения, гармония которых сложена из нот всей поэтической октавы, но в которых сатирические ноты звучат слышнее, чем в других стихотворениях поэта.

ЮМОР

Цари,

короли,

императоры,

властители всей земли

командовали парадами,

но юмором — не могли.

В дворцы именитых особ,

все дни возлежащих выхоленно,

являлся бродяга Эзоп,

и нищими

они выглядели.

В домах, где ханжа наследил

своими ногами щуплыми,

всю пошлость

Ходжа Насреддин сшибал,

как шахматы,

шутками.

Хотели

юмор

купить,

да только его не купишь!

Хотели

юмор

убить —

а юмор

показывал кукиш!

Бороться с ним —

дело трудное.

Казнили его без конца.

Его голова отрубленная

качалась на пике стрельца.

Но лишь скоморошьи дудочки

свой начинали сказ,

он звонко кричал:

«Я туточки!» —

и лихо пускался в пляс.

В потрепанном куцем пальтишке,

понурясь

и вроде каясь,

преступником политическим

он,

пойманный,

шел на казнь.

Всем видом покорность выказывал,

готов к неземному житью,

как вдруг из пальтишка

выскальзывал,

рукою махал,

и тю-тю!

Юмор

прятали

в камеры,

но черта с два удалось:

решетки и стены каменные

он проходил насквозь.

Привык он ко взглядам сумрачным,

но это ему не вредит,

и сам на себя с юмором

юмор порой глядит

Он вечен.

Он ловок и юрок,

пройдет через все,

через всех.

Итак,

да славится юмор.

Он

мужественный человек.

1960

МИЛЫЕ ЛЮДИ

«Будут милые люди…» —

мне в уши жужжа,

приглашают на ужин меня,

как ежа,

мои иглы заранее придержи,

дав понять нежелательность мятежа…

Я устал

от засилия «милых людей»,

без торчащих из них

остриями гвоздей.

В этой ватной

приватной

пустой болтовне

не с кем

хоть бы иголкой

царапнуться мне!

Я вхожу.

Я стараюсь быть милым ежом.

Мне иголки не спиливают ножом,

но на них натыкают куски шашлыка,

чтобы если кололись они,—

то слегка.

Где иголки у этих людей?

Где углы?

Как они тошнотворно милы и круглы!

Анекдотом кончается

их прогрессизм,

да какой прогрессизм —

угостизм, пригласизм!

Проколоть они могут лишь вилкой —

грибки.

Были раньше — ежи,

а теперь — колобки.

И от волка ушли,

и ушли от лисы,

и гордятся,

что все-таки не подлецы.

Но как будто могучий,

липучий магнит,

все их бывшие иглы

повытянул быт.

Так ли страшен злодей,

если ясен злодей?

Как спастись от неясных

«прекрасных людей»?

Ухожу,

оставляя их маленький мир,

а вослед:

«Ну, не правда ли, милый, — он мил…»

И как будто бы знамя,

полночную мглу

одиноко

накалываю

на иглу.

1977

В ГОСТИНИЦЕ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ

В гостинице провинциальной,

где к ванной был привинчен

сальный,

чтоб не сбежала, номерок,

по стенам ползали в излишке

клопы и шишкинские мишки… —

у нас никто не одинок.

Но был подход принципиальный

в гостинице провинциальной

ко всем гостям в их мятежах,

пусть даже скромных — против

правил.

А соблюденье кто возглавил?

Дежурные на этажах.

Они, с могучими задами

и с видом важного заданья,

в любой входящей в номер

даме

угрюмо видели врага,

тая зловещее: «Ага!»

Я жил однажды в полулюксе.

Он был обставлен в полном

вкусе

тех давних лет, когда, мой друг,

мы так боялись узких брюк.

Хоть были правила и строги,

ко мне, как будто сквозь штыки,

проникла девушка со стройки

и принесла свои стихи.

Присев на краешек дивана,

она на краешек стола

тетрадку ткнула деревянно

и ватник даже не сняла.

Ей было лет семнадцать, что ли…

Смущенный взгляд вдавили в пол

и красноплюшевые шторы

и на чернильнице орел.

Раскрыв тетрадочку в линейку,

украдкой я осознавал,

как был прекрасен — льна

льнянее —

на ватник льющийся обвал.

Стихи, к несчастью, были плохи,

но что-то в строчках прорвалось

и от страны, и от эпохи,

и от обвала тех волос.

Движенья гостьи были хрупки,

и краска схлынула с лица.

Так у нее дрожали руки,

что возгордился я слегка.

Я, что-то важно изрекая,

был по-отцовски нежно тверд:

«Что у вас, девушка, с руками?

Да вы не бойтесь… Я не черт…»

Но, сдув со лба льняную прядку,

не подняла она свой взгляд:

«Я не боюсь. Они с устатку

от перфоратора дрожат…»

И вдруг она чуть покачнулась

и на бок тихо прилегла,

полузаснув, полуочнулась,

но и очнуться не смогла,

А дрожь не отпускала пальцы,

мой гордый вид сведя к нулю,

и шепот на пол осыпался:

«Я лишь немножечко посплю…»

Ее укрыл я одеялом,