Компромисс Компромиссович

Все то, чем пичкаю время,

переварил — не икнул.

А если бы на поле футбольное

в майках наклеек цветных

поставить бутылки, довольные

тем, что он выпил их,

то гордо под звуки оркестра,

попахивая, как скипидар,

встанут «Московская», «Экстра»,

«Вермут» и «Солнцедар».

Пройдут спортивной походочкой,

знамена неся над собой,

«Кубанская», «Старка», «Охотничья»,

«Калгановая», «Зверобой».

Шампанское из Артемовска,

Ростова,

Тбилиси,

Баку

пройдут,

присоседясь для тонуса

к армянскому коньяку.

Все цинандали и рислинги,

что-то крича от души,

промаршируют, кисленькие

на опохмел хороши.

Нельзя сказать, что изысканный,

но в общем-то право мил,

в обнимочку ром египетский

пройдется с «Либфраумилх».

Портвейны, для печени пагубные,

пройдут — все в медалях сплошь,

и вина фруктово-ягодные

из старых штиблет и галош.

Пристроятся за колоннами,

заканчивая парад,

флакончики одеколонные

и даже денатурат.

Какие печень и почки!

Какой мочевой пузырь!

Вот мужество одиночки.

Вот истинный богатырь.

Но если б хотели вы записи

всех мыслей его собрать —

особый он гомо сапиенс.

Была бы ненужной тетрадь.

Хватило б наклейки с пива,

и та бы просторной была.

Пишите, товарищ Пимен:

«Шайбу!»

И все дела.

1974

ИНФАНТИЛИЗМ

Мальчик-лгальчик,

подлипала,

 мальчик-спальчик с кем попало,

выпивальчик,

жральчик,

хват,

мальчик,

ты душою с пальчик,

хоть и ростом дылдоват.

Надувальчик,

продавальчик,

добывальчик,

пробивальчик,

беспечальник,

хамом хам,

ты, быть может, убивальчик

в перспективе где-то там.

Неужели,

сверхнахальчик,

книг хороших нечитальчик,

если надо —

то кричальчик,

если надо —

то молчальчик,

трусоват,

как все скоты,

ты еще непонимальчик,

что уже не мальчик ты?

1974

В ОДНОЙ «КОМПАШКЕ»

Все смешки,

смешки,

смешки,

все грешки,

грешки,

грешки,

 грязненькие,

сальные.

Почему так тешат всех

общий смех

и общий грех —

свальные,

повальные?

Начинаешь говорить —

начинают гомонить,

 предлагают выкушать.

Чуткость взял себе радар.

Стал таким редчайшим дар —

человека выслушать.

Ставший на ухо тугим,

невнимательный

к другим,

человек изматывается

из-за чьей-то

с холодком

или с шумным хохотком

невнимательности.

Разве

в том крутеже

слух,

 отзывчивость —

уже

ложные условности?

‘то случилось,

брат-поэт?

Смеха много —

 эха нет.

Чувство безэховности.

1974

ВОСПОМИНАНИЕ О ПОРТУГАЛИИ

Я

в шестьдесят шестом

был в Лиссабоне

(а как достал я визу —

мой секрет).

Я был на мрачном фоне черных лет

единственный, пожалуй, на свободе

в тогдашней Португалии поэт.

Мне разрешили выступить,

но прежде

меня просили к цензору зайти

и показать стихи мои,

в надежде

в них что-нибудь излишнее найти.

Из-за тогда стоявших дней ненастных

и у меня

и цензора

был насморк.

Мы сразу тему общую нашли

по поводу соплей своих излишних,

и оба из своих пипеток личных

одно и то же капали в носы.

В приятной тишине,

а не при гвалте

в стихи вникал он,

как в бюджет бухгалтер.

И, ощущая некий неуют,

вздохнув,

поставил галочку исправно:

«…Но говорить—

хоть три минуты—

правду.

Хоть три минуты —

пусть потом убьют!»

Он зашмурыгал носом виновато:

«Стихи о Кубе — тема скользковата.

Аллюзии…

Прошу вас не читать…» —

И начал с извинением чихать.

Овычихавшись,

он сказал прищурясь:

«Не запрещаю —

именно прошу вас.

Я тоже человек, а не злодей.

Грех подвести,—

в кулак чихнул усердно,—

милейших устроителей концерта,

меня

и прочих маленьких людей».

Я не подвел.

Договоренность выполнил.

Зато в других стихах такое выпалил,

что, люстры закачав на потолке,

чуть-чуть смешно,

наивно и счастливо

«Толстой, Гагарин, Евтушенко — вива!»

плакат взметнулся в молодой руке.

Я

революции

не экспортировал.

Я цензора не шлепнул наповал,

и мне никто задания партийного,

что там читать,—

ей-богу, не давал.

Но счастлив я надеждой —

впрочем, жизненной,—

на то, что хоть одна моя строка

светилась

в ночь свержения фашизма

в сверкающих глазах

броневика…

1974

* * *

Для повестей фривольных,

для шаловливых муз

французский треугольник:

жена, любовник, муж.

Но как ты страшен, горек

в продмагах и пивных:

наш грустный треугольник —

пол-литра на троих.

Пол-литра — пол-литрушка,

ты наших жен умней.

Ты дура-потаскушка,

разбитчица семей.

Тебя разбить нетрудно,

 за гроши, за гроши

нас превращаешь в трупы —

разбитчица души.

В подъездах чьи-то тени

маячат, спички жгут,

как бледные растенья,

что орошенья ждут.

Взлетают ввысь ракеты,

а где-то у ворот

сивушный дух трагедий

из подворотен прет.

Мольба простая эта

Глафир и Евдокий:

«Не пей!» —

звучит как эхо

завета

«Не убий!»

1973

ИЗВИНИТЕ, НЕКОГДА

Пострашнее невода

для людей, как рыб,

«Извините, некогда…» —

мертвых губ изгиб.

Выслушают, нехотя,

ускользнут опять.

 Извините, некогда

мне вас извинять.

Где тот гневный некто,

кто пробудит стыд?

«Извините, некогда…»

на костях стоит.

1974

КОМПРОМИСС КОМПРОМИССОВИЧ

Компромисс Компромиссович

шепчет мне изнутри:

«Ну не надо капризничать.

Строчку чуть измени».

Компромисс Компромиссович

не палач-изувер.

Словно друг,

крупно мыслящий,

нас толкает он вверх.

Поощряет он выпивки,

даже скромный разврат.

Греховодники выгодны.

Кто с грешком —

трусоват.

Все на счетах высчитывая,

нас,

как деток больших,

покупает вещичками

компромисс-вербовщик.

Покупает квартирами,

мебелишкой, тряпьем,

и уже не задиры мы,

а шумим — если пьем.

Что-то —

вслушайтесь! —