Компромисс Компромиссович

Деваха из деревни — кровь бунтарская!—

она (быть может, с болью потайной)

маркировала щеку пролетарскую

своей крестьянской тяжкой пятерней…

Сысоеву паршиво было, муторно.

Он Гамлету себя уподоблял,

в зубах фиксатых мучил «беломорину»

и выраженья вновь употреблял.

Но, поднимая ввысь охапку шифера,

который мок недели две в порту,

Сысоев вздрогнул, замолчав ушибленно,

и ощутил, что лоб его в поту.

Над кранами, над баржами, над слипами,

ну, а точнее — прямо над крюком,

крича, металась ласточка со всхлипами:

так лишь о детях — больше ни о ком.

И увидал Сысоев, как пошатывал

в смертельной для бескрылых высоте

гнездо живое, теплое, пищавшее,

на самом верхнем шиферном листе.

Казалось, все Сысоеву до лампочки.

Он сантименты слал всегда к чертям,

но стало что-то жалко этой ласточки,

да и птенцов — детдомовский он сам.

И, не употребляя выражения,

он, будто бы фарфор или тротил,

по правилам всей нежности скольжения

гнездо на крышу склада опустил.

А там, внизу, глазами замороженными,

а может, завороженными вдруг

глядела та зараза-маркировщица,

как бережно разжался страшный крюк.

Сысоев сделал это чисто, вежливо,

и краном, грохотавшим в небесах,

он поднял и себя и человечество

в ее зеленых мнительных глазах.

Она уже не ежилась под ситчиком,

когда они пошли вдвоем опять,

 и было, право, к методам физическим

Сысоеву не нужно прибегать.

Она шептала: «Родненький мой…» — ласково.

Что с ней стряслось, не понял он, дурак.

Не знал Сысоев — дело было в ласточке.

Но ласточке помог он просто так.

1967

ПРОКЛЯТЬЕ ЧЕРНОЙ ПРЕССЕ

Посвящается писакам из «Speccio»,

«Popolo» и им подобным.

Проклятье газетам —

вонючим клозетам!

Проклятье газетам —

бандитским кастетам!

Газетчики,

кто вы?

Вы призраки Гойи?

Вы пишете кровью,

но только чужою.

Считать чепушинкой

привыкли вы,

судьи,

когда пишмашинкой

расстреляны люди.

Вбивайте,

хрустя,

да только уж поздно,

в ладони Христа

авторучки,

как гвозди!

Над горестным прахом

казненных наветами

пусть пишут всю правду:

«Убиты газетами?»

Над всеми поэтами,

что оклеветаны,

«…убиты газетами…»,

«…убиты газетами…».

1965

БАЛЛАДА О БРАКОНЬЕРСТВЕ

Несмотря на запрещение, некоторые рыболовецкие артели ведут промысловый лов рыбы сетями с зауженными ячейками. Это приводит к значительному уменьшению рыбных богатств. (Из газет).

Киношники и репортеры

просто насквозь пропотели,

снимая владыку Печоры —

тебя, председатель артели,

лицо такое простое,

улыбку такую простую,

на шевиотовом лацкане

рыбку твою золотую.

Ты куришь «Казбек», председатель.

Ты поотвык от махорки.

Шныряют везде по Печоре

твои, председатель, моторки.

Твои молодцы расставляют,

где им приказано, сети.

В инязе и на физмате

твои, уже взрослые дети.

И ты над покорной Печорой,

над тундрой, еще

полудикой, красиво стоишь, председатель,

взаправду владыка владыкой.

И звезды на небе рассветном

тают крупинками соли,

словно на розовой, сочной,

свежеразрезанной семге.

Под рамками грамот почетных

в пышной пуховой постели

праведным сном трудолюба

ты спишь, председатель артели.

В порядке твое здоровье.

В порядке твои отчеты.

Но вслушайся, председатель,—

доносит шепот с Печоры:

«Я семга.

Я шла к океану.

Меня перекрыли сетями.

Сработано было ловко!

Я гибну в сетях косяками.

Я не прошу, председатель,

чтобы ты был церемонным.

Мне на роду написано быть

на тарелке с лимоном.

Но что-то своим уловом

ты хвалишься слишком речисто.

Правда, я только рыба,

но вижу — дело нечисто.

Правила честной ловли

разве тебе не знакомы?

В сетях ты заузил ячейки.

Сети твои незаконны!

И ежели невозможно

жить без сетей на свете,

то пусть тогда это будут

хотя бы законные сети.

Старые рыбы впутались —

выпутаться не могут,

но молодь запуталась тоже —

зачем же ты губишь молодь?

Сделай ячейки пошире —

так невозможно узко! —

пусть подурачится молодь,

прежде чем стать закуской.

Сквозь чертовы эти ячейки

на вольную волю жадно

она продирается все же,

себе разрывая жабры.

Но молодь, в сетях побывавшая,—

это уже не молодь.

Во всплесках ее последних

звучит безнадежная

мертвость.

Послушай меня, председатель,—

ты сядешь в грязную лужу.

Чем уже в сетях ячейки,

тебе, председатель, хуже.

И если даже удастся

тебе избежать позора,

скажи, что будешь ты делать,

когда опустеет Печора?

Грохая тяжко крылами,

лебеди пролетели.

Хмуро глаза продирая,

встает председатель артели.

Он злится на сон проклятый:

«Ладно, пусть будет мне хуже!»

И зычно орет подручным:

«Сделать ячейки уже!»

Валяйте спешите, ребята,

 киношники и репортеры,

снимайте владыку Печоры,

снимайте убийцу Печоры!

1964

ПАНОПТИКУМ В ГАМБУРГЕ

Полны величья грузного,

надменны и кургузы,

на коммуниста русского

нахмурились курфюсты.

Все президенты,

канцлеры

в многообразной пошлости

глядят угрюмо, кастово,

и кастовость их —

 в подлости.

За то, что жизнь увечили,

корежили,

давили,

их здесь увековечили,

вернее,

увосковили.

В среду заплывших,

жирных

и тощих злобных монстров

как вы попали,

Шиллер,

как вы попали,

Моцарт?