Компромисс Компромиссович

щелкает

в холодильнике «ЗИЛ».

Компромисс краснощекенький

зубки в семгу вонзил.

Гномом,

вроде бы мизерным,

 компромисс-бодрячок

иногда

с телевизора

кажет нам язычок.

«Жигули» только куплены,

а на нитке повис —

как бесплатная куколка —

 хитрован компромисс.

Компромисс Компромиссович

как писатель велик —

автор

душу пронизывающих

сберегательных книг.

Компромисс Компромиссович,

«друг»,

несущий свой крест,

мягкой,

вежливой крысочкой

потихоньку нас ест…

1972

РЕВНОСТЬ

Бессмысленно мужей ревнуют жены,

бессмысленно мужья ревнуют жен,

и воздух браков, злобой зараженный,

как будто на границе, напряжен.

В любви вдвойне скандал дешевый низмен,

невыносим супружеский бедлам,

и ревность нечто вроде шовинизма

или «Моя игрушка! Не отдам!»

Достойней будьте:… Что кричать,

окрысясь!

Скажите: «Ты не любишь? Бог с тобой!»

Но ревность создает посудный кризис

и с кислотою серной перебой.

На что глядят родимые рябины,

когда дерутся под «Шумел камыш»?

Ну хоть бы ревновали, но любили.

А то ревнуют, а не любят. Шиш!

Чем пахнет ревность? Дустом, керосином…

Напрасно утешаемся подчас,

что было бы совсем невыносимо,

когда б совсем не ревновали нас.

Есть в ревности жандармщины пружина,

уж лучше горе выплакать навзрыд,

но дух зажима — слабина режима:

история народа говорит.

О собственники мрачные, не дуйтесь.

Греша, смешно мораль преподавать.

От собственного злобства расколдуйтесь —

потом пытайтесь жен приколдовать.

О собственницы милые, умерьте

пыл в перебранках — кто во что горазд.

К сопернице одной ревнуйте — к смерти.

Когда она отнимет — не отдаст.

1972

ТАРАКАНЫ

Тараканы в высотном доме —

бог не спас,

Моссовет не спас.

Все в трагической панике,

кроме

тараканов,

штурмующих нас.

Адмиралы и балерины,

физик-атомщик и поэт

забиваются под перины,

тараканоубежища нет.

На столе у меня ода —

тяжкий труд, а из мусоропровода

гости прут.

Только Зыкина запела,

с потолков

подпевать пошла капелла

прусаков.

Композитор Богословский

взял аккорд,

а на клавиш вспрыгнул скользкий

рыжий черт.

Тараканы тихони,

всеедны,

археологи грязных посуд.

Тараканы-искусствоведы

по настенным гравюрам ползут.

Тараканы,

на нашу набережную

в дом-гигант на Москва-реке

вы с какою старушкой набожной

тихо въехали в сундучке?

И, воспитанная веками,

применяет угрозы и лесть

психология тараканья тех,

чья формула эта — пролезть.

На словах этот парень, как витязь,

он за правду пойдет на таран,

но какая-то в нем

глянцевитость.

Осторожнее —

таракан!

Плагиаторы,

вкусно похрумкивающие,

не посыпанные порошком,

тараканы,

стишки похрюкивающие,

в шапках пушкинских —

пирожком.

Развлекательство,

развлекательство,

ресторанное «Эге-гей»

угрожающе резво катится

на эстрады из всех щелей.

Вся бездумщина,

вся цыганщина,

весь набор про сердца на снегах —

это липкая тараканщина

с микрофонами в лапках-руках.

Надо нашему дому очиститься.

Дело будет, товарищи, швах,

если взмоют ракеты космические

с тараканами,

скрытыми в швах.

Больше дусту сыпьте, товарищи,

если пакостно пробрались

тараканы и тараканища

в дом высотный —

 в социализм.

1971

«ЗАСТЕНЧИВЫЕ» ПАРНИ

Есть новый вид застенчивых парней;

стесняются быть чуточку умней,

стесняются быть нежными в любви.

Что нежничать — легли, так уж легли.

Стесняются друзьям помочь в беде,

стесняются обнять родную мать.

Стараются, чтоб их никто нигде

не смог на человечности поймать.

Стесняются заметить чью-то ложь,

как на рубашке у эпохи — вошь,

а если начинают сами лгать,

то от смущенья, надо полагать.

Стесняются быть крошечным холмом,

не то чтобы вершиной: «век не тот…»

Стесняются не быть тупым хамлом,

не рассказать пошлейший анекдот.

Стесняются, чья совесть нечиста,

не быть Иудой, не продать Христа,

стесняются быть сами на кресте —

неловко как-то быть на высоте.

Стесняются карманы не набить,

стесняются мерзавцами не быть,

и с каждым днем становится страшней

среди таких застенчивых парней.

1971

ПОЭЗИЯ КАК ШПИОНАЖ

В Пекине жгли мое чучело,

подвешенное шпаньем.

Пламенем надпись крючило:

«Американский шпион».

В Америке жгли мое чучело —

какой двусторонний шаблон!

Надпись не очень-то мучила:

«Красный советский шпион».

А я улыбался насмешливо,

нисколечко не сердит:

поэт — это тот, кто между

двух грязных стульев сидит.

Не удивляясь домыслам

низкого на земле,

я поражался доблестям

близкого мне Е. Е,

В прачечных или в булочных,

впрочем, во все века

поэты — шпионы будущего.

Это оно — их ЧК.

Очень высокого качества

нам сообщил, например,

сведения стукаческие

об Одиссее Гомер.

Ну, а Шекспир всем нациям

верно служил, как пес.

В веке своем, в семнадцатом,

он на двадцатый донес.

Приобретаю навыки.

Расту, как шпион.

Авось, мы потомкам на ухо

чего-нибудь да шепнем…

1968

БАЛЛАДА О ЛАСТОЧКЕ

Вставал рассвет над Леной. Пахло елями.

Простор алел, синел и верещал,

а крановщик Сысоев был с похмелья

и свои чувства матом выражал.

Он поднимал, тросами окольцованные,

на баржу под названьем «Диоген»

контейнеры с лиловыми кальсонами

и черными трусами до колен.

И вспоминал, как было мокро в рощице

(На пне бутылки, шпроты. Мошкара.)

и рыжую заразу-маркировщицу,

 которая ломалась до утра.

Она упрямо съежилась под ситчиком.

Когда Сысоев, хлопнувши сполна,

прибегнул было к методам физическим,

к физическим прибегнула она.