Комсомолец

Жидков посмотрел сквозь щель между досками калитки на мои покрытые слоем дорожной пыли туфли, потом на потертые штанины. Покачал головой, будто осуждал мой наряд. Скрестил на груди руки (я вновь подивился тому, какие у него тонкие пальцы). Скользнул взглядом по моей футболке, по лицу, чуть запрокинув голову, уставился на буденовку. В его карих глазах отразился солнечный диск и красная звезда, что красовалась на моем головном уборе. Мужчина усмехнулся – все так же невесело. Впускать меня во двор он не спешил.

– А почему ты думаешь, что здесь живет твоя тетя? – спросил он.

Звякнула цепь: пес вновь подошел к забору – разглядывал меня уже спокойно, принюхивался.

– Здрасьте, – сказал я. – Как это почему?

Ухмыльнулся.

– Потому что это ее дом!

Ткнул пальцем за спину Жидкову.

– Вон же написано. Дом номер тридцать восемь.

Мужчина бросил взгляд через плечо, будто проверял: не обманул ли я.

– Тридцать восемь, – согласился он со мной. – А твоя тетка в каком живет?

– Так здесь и живет, – сказал я. – Еще с войны! Как из Каплеевки переехала. Мамка говорила, что она и нас к себе звала. Сюда. Говорила, дом большой, живите, скоко хотите. Токо мои родители не хотят в город. Говорят, что не любят жить в тесноте. Да вы сами тетю Веру спросите! А… вы кто будете?

С отрепетированным прищуром (изобразил подозрительность) взглянул на хозяина дома.

– Я? – спросил Жидков.

Приподнял белесые брови.

– Ты у тетки-то своей раньше бывал? – спросил он.

Я помотал головой.

– Не. Первый раз приехал.

Вздохнул.

– Я-то в Москве хотел учиться…

Скривил недовольную рожицу.

– Да не вышло.

Нахмурился.

– Но в Каплеевку возвращаться не буду.

– Чего так?

– Чего я там не видел? Решил, что у тетки пока поживу. Грузчиком в магазине работать буду. Тетя Вера обещала маме меня туда устроить. А летом в училище пойду, на проходчика учиться буду. Папка говорил, что шахтеры сейчас огромные деньжища заколачивают. А работают – всего ничего. Вот и я… тоже так хочу. На шахте хорошо платят, не как у нас в колхозе.

Я снова шмыгнул. Спросил:

– Так… эта… дома тетка-то? Вы ухажер ейный? Или сосед?

– Живу я здесь, – сказал Жидков. – Один.

– Как это?

– Вот так.

Мужчина развел руками.

Пес в подтверждение его слов тявкнул, завилял хвостом.

– А… тетка где? – спросил я.

Взглянул на собаку (пес изображал доброго домашнего питомца). Потом – снова на мужчину (кончики тонких губ опять опустились: хозяин дома больше не пытался улыбаться).

– Про твою тетю Веру я никогда не слышал, – сказал Жидков. – Напутал ты что-то, юноша. Ошибся адресом. Или обманули тебя.

Он махнул рукой, будто отгонял насекомое (или меня). Переступил с ноги на ногу, решая: продолжать разговор или уже, может, вернуться к делам.

Снова звякнула цепь.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Скажете тоже, обманули.

Сунул руку в карман, вынул смятую бумагу. Взмахнул ею, словно демонстрировал важную улику. Развернул, ткнул в нее пальцем.

– Вот же, написано: улица Ульянова, дом тридцать восемь. Мамка писала!

Указал пальцем в табличку на доме.

– Все правильно! Видите?

Рихард Жидков покачал головой.

Его движения казались мне резкими, бодрыми. Мужчина напоминал шебутного подростка, особенно телосложением. В институте, на военной кафедре, я стоял в самом конце своего отделения, но Рихард Жидков занимал бы место после меня: росточком он до меня не дотягивал. В его присутствии мне вспомнились прежние ощущения физического превосходства над окружающими. В прошлой жизни я к ним привык едва ли не с детства. Теперь же почти позабыл о них, поглядывая почти на всех снизу вверх.

– Какого Ульянова?

– Чего?

– Улица Александра Ульянова? – спросил Жидков. – Или Дмитрия Ульянова?

– Так… эта…

Я опустил взгляд на бумагу, на выдранный из тетради разлинованный лист (перед тем как ехать «на дело», выдернул его из тетради для записи лекций по истории КПСС).

– Так… эта… – повторил я. – Просто Ульянова.

Помахал ресницами, изображая растерянность.

– Вот, сами взгляните, дядечка!

Протянул Жидкову лист со сделанной еще в общежитии записью «адреса тети Веры» (я не поленился, хорошо подготовил легенду). Но не сунул его между досок, а только поднес к калитке: опасался встречи с собачьими зубами. Не зря опасался: пес дернулся мне навстречу, но замер, услышав тихий, но строгий окрик хозяина. Рука мужчины легко проскользнула между досками забора. Выдернула бумагу из моих пальцев. Жидков поднес лист к лицу, близоруко щуря глаза.

– Улица Ульяновская, дом тридцать восемь, – прочел он.

– Я и говорю! Просто Ульянова. Без имени!

– Ульяновская!

– Ну?!

Жидков смотрел на меня – я на него. Оба ждали, что оппонент вот-вот осознает свою неправоту. Внезапный порыв ветра взлохматил хозяину дома волосы, поднял над дорогой клубы пыли. Я сплюнул себе под ноги залетевшие в рот песчинки. Рихард Жидков утерся рукавом рубахи, провел по бледным губам кончиком языка. Пес громко чихнул, содрогнувшись всем телом.

– Вот, юноша, посмотри внимательно.

Мужчина вернул мне листок.

– Видишь? – спросил он.

Указал на бумагу в моей руке пальцем.

– Улица Ульянова, дом тридцать восемь, – послушно повторил я.

– Ульяновская, а не Ульянова! – сказал Жидков.

– И?