Кому бесславие, кому бессмертие

— Тут не в способностях дело, Андрей Андреевич, — понизив голос, сказал Виноградов. — Еще до окружения до нас слух дошел, что Главком недоволен Мерецковым за то, что тот сорвал-де блокаду Лени-града. В связи с этим Сталин хотел заменить его на вас, Андрей Андреевич. Да, да, именно на вас.

— Я знаю, — пробасил Власов. — Видимо, поэтому Мерецков и решил меня отправить куда подальше.

— Так почему же главком до сих пор не назначил вас командующим объединенных фронтов? — спросил Зуев.

— Думаю, Сталин надеется, что я смогу выправить положение с этой армией. Жаль только, он не знает, что организовать прорыв уже невозможно. Давно невозможно.

— Да. Еще немного, и немцы ликвидируют нас. Это надо признать, — согласился Зуев.

— На наши последние радиограммы с просьбой о помощи Мерецков даже не ответил, — с раздражением вставил Виноградов.

— Уверен, что он и Ставку вводит в заблуждение, как и раньше делал, — сказал Власов. — Положит на штурме несколько сотен бойцов, продвинет армию на десять метров вперед, а потом рапортует — «части противника отброшены».

— Но что же делать? — спросил Зуев.

— Что делать? Завтра француженка полетит в Москву. Думаю, надо отправить на этом же самолете кого-нибудь с докладом в Ставку, минуя командование фронта. Майора Кузина, например. Он должен объяснить создавшееся положение и потребовать немедленного ввода в прорыв окружения пятьдесят вторую и пятьдесят девятую армии. Если они одновременно ударят с востока, то нас еще можно будет спасти.

— Андрей Андреевич, — сказал Виноградов. — Вам самому надо лететь. Больше вам здесь оставаться нельзя — опасно. Другой возможности не будет. Да и в Ставку сами доложите — больше будет толку…

— Я останусь здесь, — отрезал Власов.

— А если у Кузина ничего не получится? — спросил Зуев.

— Тогда будем прорываться сами, хотя… хотя прорыв собственными силами только ускорит нашу гибель.

В разговоре возникла пауза. Послышалось бульканье и звон стаканов.

— Выпьем, — сказал Власов.

— За разрешение ситуации, — произнес Зуев.

— Чтоб они все по заслугам получили, — заключил командарм. — А то обидно будет — они в звездах, а мы — в дерьме.

— Или в земле, — мрачно добавил Виноградов.

Вдруг Антон услышал резкий удар кулаком по столу, и в дверном проеме появился Власов. Он явно был разозлен разговором. Согнувшись под низкую балку и упершись обеими руками в косяки, он сквозь зубы выговорил:

— Горин. Пиши текст радиограммы: Начальнику ГШКА. Начальнику штаба фронта. Прошу понять… — Власов задумался и громко, с раздражением в голосе повторил, чуть ли не по слогам: — про-шу понять, что части восточной группы настолько обескровлены, что трудно выделить сопровождение для танков! Оборона противника на реке Полнеть не нарушена! Положение противника без изменений! Пехота 52-й и 59-й армий на реку Полисть с востока не вышла! Наши части скованы огнем противника и продвижения не имеют. Прошу указаний на атаку пехоты 52-й и 59-й армий с востока. Прорвавшиеся 11 танков не имеют снарядов. Артиллерия с востока не работает. Боеприпасов нет!

Власов замолчал и через пару секунд обреченно произнес:

— Все. Отправить немедленно.

Самолет с французской журналисткой и адъютантом командующего улетел. Прошло двое суток, но никакой помощи погибающей армии так и не поступало. Командование убедилось, что прорывать окружение никто не собирается. Власов мучительно искал выход из угрожающей ситуации. Он постоянно совещался с командирами подразделений, сам несколько раз ездил на передовую.

Однажды, вернувшись в штаб, генерал произнес:

— Это уже не армия… — и отдал приказ уничтожать технику.

Антону поручили рассортировать по степени важности документы, отобрать самые ценные, а остальные уничтожить.

Двадцать первого числа уставший, ссутулившийся, хмурый командарм на последнем штабном совещании отдал приказ о сосредоточении всех сил для прорыва окружения в районе Мясного Бора. Выводить на штурм решили всех: и высшее руководство штаба, и шоферов, и особистов.

Вечером двадцать второго всех построили в колонну, которую сзади прижимал заградотряд из работников Особого отдела НКВД. На марше к Антону подбежал солдат с перевязанной головой.

— Ну, что, мерзляк, отогрелся, — узнал Антон сержанта Кравцова. — Разжирел на штабных харчах-то…

— Да пошел ты! — огрызнулся Антон.

— Ладно, ладно, шучу, — мрачно рассмеялся Кравцов и протянул ему немецкий автомат. — Бери, дарю! И магазин запасной…

— Винтовкой обойдусь.

— Бери, не дури, — сказал Кравцов. — Тебе ж начальство прикрывать… Да бери ты, хрен ученый!

Антон взял «шмайсер» и магазин.

С наступлением сумерек по подразделениям отдали приказ наступать. Впереди бойцов, среди группы штабных работников, выделялась высокая фигура командующего. Антон держался рядом с ним и несколько раз видел его лицо — совершенно невозмутимое, без каких-либо эмоций.