Кому на Руси жить

Пригнувшись, дерганной иноходью устремляюсь за Гольцом. Дым пожара, придавленный низкими облаками к земле, в небо уходить не торопится, катит черными с проседью волнами во все стороны, клубится над крышами сараев. Передвигаемся от постройки к постройке со всеми предосторожностями, ногу берегу, стараюсь наступать как можно аккуратнее.

— Кто усадьбу Минаю сдал знаешь? — спрашиваю, прислонившись спиной к углу тележного навеса для секундного отдыха.

— Знаю. Друг твой одноглазый.

— Шепет? — переспрашиваю с удивлением. Хотя чему тут удивляться — сам гнилой и сапог такой же подсунул падла…

Дергаем дальше. Теперь мы на полпути к амбару, еще немного и доберемся до своих. Едкий дым уже повсюду, рожи у нас с Гольцом делаются смуглыми как у арабов. Присаживаемся перед предпоследней перебежкой по самому большому открытому месту.

— Рыкуй где?

— Урманы убили, — отвечает Голец таким голосом будто речь о раздавленной лягушке. — О, вот этот и убил!

Инстинктивно пригнувшись, смотрю в указанном направлении.

В дальнем углу боярского подворья, у молодого дубка подле помойной ямы в обрамлении густого кустарника, на разворошенном стожке старого сена трясется, собравшись в испуганный комок растелешенная девка. Сорванная с нее одежда втоптана в грязь, на выпачканном сажей лице сверкают расширенные от ужаса глазюки. Над ней, обеими руками отмахиваясь от жирных зеленых мух, со спущенными портами возвышается наш старый знакомый. Его своеобразную, коренастую фигуру я из тысячи узнаю, помнится не так давно помешал ему Головач со мной расправиться. Хорош, наверно, на мечах, сученок, в салат нас всех порубит если за свои клинки успеет схватиться.

Вопреки опасности, ноги сами несут меня к месту назревающего акта насилия.

А девка хорошая! Та, что пирожки нам в тереме подавала. Глазастенькая. Не знаю как у нее с моральными устоями, но с этим урманом явно ни о чем таком не договаривалась. Меня увидела — обомлела, но виду не подает, глаза сразу отводит. И это правильно…

Крики от сгораемого на корню боярского терема сюда долетают практически без помех. Среди общего гвалта выделяется зычный, руководящий рев Миная. Кому пожар, а кому сладенького подавай. Подбираюсь к занятому лицезрением нагой, беззащитной жертвы мужику сзади с сильнейшим желанием разорвать на куски. Жаль в руках пусто.

— Эй, Харан…

Оборачивается урман стремительно, будто стоял и ждал окрика. Поверх кожаного, шитого квадратными железками кожуха на широкие плечи накинут кусок медвежьей шкуры, шея блестит от обильного потовыделения. От него пышет свежей сивухой как от бочки испод хмельной медовухи. Рожа злая, брови сдвинуты, глубокопосаженные карие глаза завешены сальными прядями давно не мытых волос. Недоволен, что помешали нехорошую статью себе нарисовать.

— Ты не упаришься в мехах? — интересуюсь в упор.

Харан кидает быстрый взор вправо на пояс мечами, скинутый впопыхах под ноги. Меня он пониже, что вкупе с особой урманской спесью заставляет его слегка приподнять подбородок. Вкладываюсь в удар как в последний. Слышу хруст и чувствую костяшками податливый хрящ за вминаемым в горло кадыком. Урмана отшвыривает на проворно увернувшуюся от тяжелого подарка девку. Зажимая руками шею, он громко хрипит и страшно вращает вылезшими из орбит белыми шарами глаз. Жилистые, волосатые ноги молотят серую грязь, от недостатка кислорода в легких его лицо краснеет и делается одутловатым, будто насосом накачали под кожу воздух. Спасенная девка шарахается в сторону, торопливо собирает остатки своей одежды. Попытавшись встать, урман натужно сипит, падает, беспомощно переворачивается голым естеством вниз и замирает в неприличной позе.

— Пошли с нами, — говорю чернавке. — Стремно здесь, обидеть могут.

Глава двадцать девятая

Напуганная до смерти, трясущаяся девка на карачках кидается подбирать свою одежду растрепанную нетерпеливым Хараном в лоскуты. Я мимоходом отмечаю какое у нее крепкое, белое тело, точно у мраморной статуи античной богини Афродиты. Ни малейшего намека на загар.

Голец цапает с земли двойной пояс с мечами и делает движение к покойнику с недвусмысленным намерением избавить от ненужных ему на том свете вещей и шмоток.

— Брось, — говорю. — Идти надо, не успеем. Дай ей лучше свою рубаху.

Голец с сожалением отступает от Харана, зато без всякого сожаления стягивает с себя верхнюю рубаху и протягивает девке. Стоит, нагло пялится на обнаженную девичью спину, пока чернавка ловко надевает мужскую одежду. По одобрительной улыбке понимаю, что девка Гольцу нравится и мое решение взять ее с собой оценивается крайне положительно.

Со стороны терема раздается треск и грохот катящихся бревен, перекрывающий слаженные мужские крики. Я подпрыгиваю от неожиданности: вроде бы рановато терему развалиться, не прогорело еще…

— Амбар баграми раскатывают, — поясняет глазастый Голец. — Наших, стало быть, должны из него вывести…