Кому на Руси жить

Шагах в двадцати от нас, за пустой бычьей повозкой останавливается не совсем трезвая троица с кудрявыми как у игрушечных гномов бородами до самых глаз. Двое средних лет, третьему к пяти десяткам. Они только что вышли с торга, у двоих через плечо перекинуты на четверть набитые чем-то тяжелым кожаные мешки. Осмеливаюсь предположить, что внутри серебро, полученное за сбытый на базаре товар. Явно не местные, ибо внимания на сигнал бедствия не обращают абсолютно. Все трое среднего роста, мослатые, угловатые, на угрюмых лицах явные признаки вырождения. Довольно долго и громко спорят о чем-то, слышно, как один все время предлагает отправиться в корчму. Затем взгляд того, что постарше останавливается на нас. Точнее — на Младине. Глядит мелкими глазками, моргает с усилием, точно гвозди забивает. Нехватка витаминов налицо.

— Эй, паря! — кричит мне. — Твоя девка? Продаешь? Сколько просишь? А может так отдашь?

«Ослышался», — думаю и продолжаю расслабленно сидеть.

— Так продаешь иль нет?

Ан нет, не ослышался… Как тут все запущено, оказывается. Отшутиться бы, сказать типа — не продаю, потому как бесценна, самому нужна, ну и так далее… Но, черт возьми, попутали парни конкретно, за кого они нас принимают? Хорош, накипело! Так накипело аж в глаза кровавой мутью плеснуло. Задолбали уже все эти гнилозубые, бородатые лесовики со своими дикими нравами.

Поднимаюсь я медленно на ноги.

— С твоим волосатым хлебалом только собак лишайных нагибать, — говорю и смотрю на них не мигая, ладонь на мече потеет. — Топайте до хазы, парни, не вынуждайте, порублю на пятаки.

Агрессивный вызов в моих глазах понят без всяких вариантов, им со своими ножиками с обладателем длинного клинка не тягаться, будь я даже одноног, однорук и одноглаз. Измазав меня грязью тяжелых взглядов, все трое молча разворачиваются и теряются в толпе.

Возвращается Голец, заставший последнюю немую сцену миниспектакля. Я передаю ему всю суть некрасивого эпизода.

— Зря ты так грубо, — говорит. — Это смоляне, зверобои, они злопамятные.

— А я — нет. Зло сделаю и не помню.

Подмигиваю хихикающей Младине и машу рукой на неодобрительно качающего головой денщика. Будь они хоть марсиане, что, надо было им девку отдать, предварительно расшаркавшись? Что поделать, не тяну я на роль Себастьяна Перейры — торговца черным деревом, рабами барыжить с детства не приучен.

— Да пошли они, забудь, — говорю. — Принес чего?

Голец подбрасывает на ладони призывно позвякивающий холщовый мешочек. Что ж, вижу наш катала времени даром не терял и в совершенстве освоил непростую науку обмана доверчивых обывателей. Уверен, у него бы и в карты получилось, у Шишака этого. Прирожденный шулер.

— Ну вот, — говорю, — теперь можно и поесть. За мной!

Топаем к причалам, где, как мне уже известно, находится единственная точка общественного питания в округе. Мне становится смешно от мысленного сравнения нашей троицы со сказочными хромым котом Базилио, облезлой лисой Алисой и деревянным человечком Буратино, волею случая раздобывшего где-то деньжат. Страна дураков и три корочки хлеба…

Корчмарь Кулей встречает нас как родных. Посетителей нет, все умчались на пожар или грузят товары, самому бы пойти поглазеть, да тут голодные мы нарисовались.

В корчме с момента моего последнего визита ничего не изменилось. За длинными столами и в правду никого, садимся с Гольцом посередине за ближний к выходу. Кулей тут же приносит нехитрой закуси, горшок с теплой кашей, просит подождать жареную утку. Замечаю скромно стоящую за спиной девку.

— Млада, чего ты мнешься, садись за стол, поешь с нами.

Тут до меня доходит, что обычная работная девка в боярском доме не то что с десятником, просто с мужиком при мече на поясе за один стол сесть не смела и даже не мечтала о такой чести. Баба свое место тут туго знает.

— Садись, садись, — говорю. — С нами можно. Я хоть и десятник, но женщина для меня тоже человек.

В шутку сказал, она аж вся вспыхнула. Но за стол напротив нас садится.

— Не простой наш батька человек! — молвит Голец, ворочая ложкой в каше. — Ох, непростой.

— Чем же он по-твоему непрост? — тут же с готовностью спрашивает Млада, точно для нее я не прост как по-особенному.

— Ты, дуреха, хоть видела как он голыми руками урмана кончил? Одной рукой и одним ударом. Я впервые такое вижу, а ты?

— Разве только этим?

— Не только. Посмотри: с виду тихий, но лучше его не злить.

— Ага, страшен я в гневе, — поддакиваю, улыбаясь. — Вообще-то с урманом мы были в равных условиях, только я в брючатах, а он нет. Просто так получилось, попал удачно. А вообще я белый и пушистый, мухи не обижу.

— Вот-вот. Словечки разные болтает нездешние, такие, что мы и не слыхивали. Стяр до того как память потерять другим был.

— Каким? — не унимается любопытная девка.

— Другим. Совсем, — заявляет мой наблюдательный денщик с набитым ртом.

— А каким стал? — не унимается девка.

Я внутренне замираю, становится мне интересно, что думает на мой счет денщик.

— Лучше стал. С какой стороны не погляди.

Минуты три молча жуем, потом Голец заявляет: