Кому светит Большая Медведица (СИ)

Рыхлый могильный холмик быстро покрылся живыми цветами. Людей было немного, но каждый приготовил для Аники столько букетов, что их пришлось ставить вокруг памятника и возле оградки. Изредка налетающие порывы ветра, играя, откидывали лепестки, под которыми обнажалась сырая чёрная земля. С утра прошёл дождь, но к полудню тучи унесло к западу, и на небосклоне снова ярко засияло солнце. Оно щедро посылало своё тепло на могилу, и Тимур подумал, что цветы скоро завянут. Нужно посеять семена, пришла ему в голову мысль, и тогда у Аники всё лето будут цвести её любимые растения. И фотографию в рамке надо заменить – на ней девушка выглядела как-то строго, без улыбки. Тимур вспомнил, что у него есть подходящая карточка, где Аника смеётся, а на голове у неё венок, и в руках – цветы. Кажется, они ездили тогда на озёра. Тимур полурассеянно-полуозабоченно думал о вещах, которые могли бы понравиться Анике, лишь бы не сосредотачиваться на мысли, что её больше нет. В его жизни это была первая потеря, и она грозила сломить его чувствительную натуру. Но кругом были мужчины, и он сдерживался, чтобы не расплакаться у них на глазах. Плакала только Бируте. Пашка обнимал её одной рукой, а другой тяжело опирался на трость. Голова его была низко опущена – он не хотел, чтобы окружающие читали мысли по его лицу. Горечь потери Виталика сопровождалась другим чувством: своей жизнью он спас Пашку и защитил Бируте. Он погиб не зря. Смерть Аники казалась неестественной, ошибочной. В таком возрасте умереть даже не от болезни, а просто потому, что во время операции остановилось сердце! Несправедливо, несправедливо…

Первым направился к выходу генерал Виноградов. Смерть дочери он воспринял безропотно, как уже давно воспринимал свою болезнь. Ему страшно было оставлять Анику одну на этом свете, а теперь все тревоги ушли. На днях врачи вынесли ему малоутешительный приговор, и он всё не знал, как сказать об этом дочери. Теперь лишь оставалось ждать, когда придёт его черёд. Генерал был атеистом, но почему-то в его истощённом болезнью воображении смерть рисовалась дверью в комнату, где его радостно встретят жена и дочь.

Задумавшись, он споткнулся и чуть было не упал, но подоспевший вовремя Тимур бережно подхватил его и довёл до машины. Забота о ком-то отвлекала от тягостных размышлений, и Тимур сел рядом, чтобы ухаживать за генералом так, как делала это Аника.

Возле могилы остался один Кириллов. Дождавшись, когда уйдут Пашка и Бируте, он встал так, чтобы ему было видно лицо Аники. Он пристально вглядывался в него, словно пытаясь расшифровать знаки, адресованные именно ему, но Аника на фотографии была неумолима. В голове Кириллова всплывали фразы из их последнего разговора, и он вдруг понял, что своего рода это была для Аники исповедь. Она признавалась ему в своей несовершенной любви, а сама была воплощение любви на земле. Она любила того, кто был гораздо моложе её, и того, кто годился ей в отцы. Чувство её было свободно от стереотипов и границ. Вся её любовь – не именно к Тимуру или Кириллову, а как некая целостная, неделимая субстанция – была протестом против диктуемых предрассудками отношений между мужчиной и женщиной. Возведя в ранг пословицы фразу «Любви все возрасты покорны» человечество продолжает искать противоречие. Сколько раз Кириллов слышал в кругу друзей о том, что некая особа слишком стара для некоего молодого человека, или же «он такой юный – как ты могла его полюбить?!» Анике было плевать на возраст. Она влюблялась мгновенно, не размышляя, и, может быть, несколько легкомысленно, но всегда искренне и бескорыстно. Может быть, поэтому и перестало биться её сердце, что было чересчур пылким…

Кириллову не хотелось возвращаться домой, но отец не пустил его сегодня на дежурство, и, побродив по городу, он вынужден был идти, тайно надеясь, что жены дома не будет.

Но она была. В прихожей, когда он тихо открыл дверь своим ключом, его встретил запах пирогов. Только теперь Кириллов почувствовал, что проголодался, но проходить на кухню желания не было. Стараясь не шуметь, он быстро прошёл в свой кабинет, и уже перед дверью услышал лёгкие шаги, скрадываемые ковровыми дорожками.

- Володя, - нерешительно позвала его жена.

Он заставил себя обернуться. Лена стояла в дверях, в чистом, выглаженном фартуке поверх простенького ситцевого платья, и смотрела растерянно и беззащитно. У Кириллова сжалось сердце. Именно так выглядела Аника перед операцией.

- Володя, - тихо повторила Лена, - прости меня. Я была неправа. Всё моё поведение было неправильным. Может быть, я сейчас скажу страшные, кощунственные слова, но это то, что я передумала за последние дни. Твой отец рассказал мне о … пациентке, той девушке, которой ты делал операцию, и ваших отношениях. Мне стало страшно. Как ты потерял Анику, так и я могу потерять тебя. Я не хочу этого. Я хочу, чтобы наша семья была счастливой. Если ты простишь меня, я всё для этого сделаю, с детьми или без!