Кому в Раю жить хорошо…

– Спи Манин ум, спи! Сон в руку, сон в ум, спи, Манин ум, спи! Думай, как много добра на земле! Приоткрой окошечко, вот идешь ты, вся такая светлая да пригожая, и ровно теплое солнышко, кланяются тебе люди, и будто есть у тебя царство-государство, и живешь в палатах белокаменных… Хорошо ли тебе, Манечка, хорошо ли тебе, красна девица? Дай, избушечка, Камень Прямолинейный, поднесу к Маниной голове. Посмотри, как поплыла Манечка с чужим добром… твоим добром, избушечка, да ты и сама там есть!

Кот обличал ее каким-то своим, бессовестным способом…

Нет у нее никакого царства-государства, и палат белокаменных нету…

Но голова ее плыла и в голове рождались образы, как сказывал кот – было!

Не в сознании, в уме было.

– Дьявол, Дьявол! – беззвучно позвала Манька, понимая, что ни один звук не сорвался с ее губ. Даже мысль застряла и заснула где-то на середине. Один глаз перестал существовать, будто его вырвали, она и видела им, и одновременно чувствовала, что он залеплен какой-то гадостью…

Знакомое состояние! Проходила в Аду, когда черт положил на глаз бельмо в виде чьей-то задницы…

– Ой, Избушечка, дорогая, да воин ли Манька твоя? Ей ли нечисть изводить? – долетел до нее насмешливый резиновый и тягучий голосок Баюна, как будто издалека.

Манька, превозмогая навалившиеся на нее тяжесть и бессилие, махнула рукой, и сразу почувствовала, раздвоившись уже в теле, что рука остается на месте, а машет она… чем-то другим. Рукой, но как будто не настоящей.

– Привиделось тебе, пока спала ты, внушили тебе мысли страшные и черные! – между тем продолжал звучать, всплывая на поверхность и едва осознаваясь, насмешливый голос Кота Баюна. – Позарилась мошенница на хлебосольство твое и на жилплощадь, да и на хребте твоем решила покататься! Заменить собой Ягодиночку, славную дочушку Бабы Яги! Вызнает, вынюхивает, да в суму имущество складывает! Да кто бы, кроме тебя кормить ее стал, бессовестную злодейку? Воспользовалась добротой твоей да сердечностью приветливой. Бедная она, нет у нее ни дома, ни места, кто примет, окаянная она, раскусили ее люди-то, всеми охаянная, а теперь и тебе погибель готовит! Идола, Матушка, попустила! Бремена она, спит и видит, как в рабство обернуть твое житье-бытье! Повелась ты, а я вижу: день-деньской погребения ждет недоучка-бесприданница! А ты добрая, как дочушка твоя. Ты ее вынянчила, выходила, уму-разуму научила, а яблочко от яблоньки недалече падает! Прочит она тебе богатую жизни во здравии, ведь приросли друг к другу! Неужто променяешь каравай мягкий, с пылу с жару, на Манькино железо? Припустила бы ты к Благодетельнице нашей, да со всех ног! – злорадствовал невиданный зверь, расплываясь прямо перед Манькиным лицом.

Коты обычно мышей ловят, а этот…

Голос его летел издалека, и слышала она его как будто сквозь вату в ушах, силилась открыть глаза, но видела только тьму в своей голове.

– А-а-а-а! – превозмогая одеревеневшее тело, закричала Манька всем существом, сползая с кровати. Состояние тьмы она тоже умела понять. зверюга умела погрузить человека в бессознательность, отключая сознание, но в Аду она и не такую завесу разрывала. Правда, тогда ей черти помогли, но раз справилась – справится и сейчас!

Реальность возвращалась, по мере того, как измученное сознание прорывалось в бытие сквозь пелену тумана. Кот, страшно злой и по-хамски улыбчивый, склонился над нею, недоумевая, отчего она еще противилась ему.

Как огромная тень…

– Спать! Я же приказал – спать! Вот упрямая! – рассердился он не на шутку, наложив лапу на лицо. – Чего не спится тебе? Подслушиваешь, вынюхиваешь, погребальный костер на избу задумала! Сниму, избушечка, обузу с твоего хребта! Да так сниму, чтобы неповадно было грязные рученки к чужому добру протягивать. Задумалась бы ты разве, как Манькин ухарь подляны готовит, если бы не подслушал я? Погодь, ах кочергой огреем…

Кот куда-то потянулся от лица…

И тут Манька, наконец, схватила его за лапу мертвой хваткой, подминая под себя, обхватив его ногами и сворачиваясь на нем калачиком, зажимая его коленями.

Получился не совсем тот прием, которому учил ее Дьявол, но кот впился в ее руку зубами, царапая лицо когтями, извиваясь под нею ужом, чтобы освободиться. Но Манька боли не чувствовала, кот обезболил ее раньше, когда проткнул сознание каким-то своим способом. Он был мягонький, и как только она положила на него голову, ей совсем стало хорошо.

Сдавить его получилось не совсем, она была в одном измерении, а тело ее в другом. Но все же, местами она зацепилась за себя саму.

Кот заверещал благим матом, выкарабкиваясь из-под ее полубесчувственного тела.

Оба свалились на пол, продолжая бороться.