Кому в Раю жить хорошо…

Его вопли помогли ей вернуться в реальность, и сразу заболела щека, залитая кровью, и рука, которую Зверь прокусил до кости. Это-то и помогло ей прийти в себя окончательно, избавившись от наваждения. Она держала кота крепко, вцепившись в второй рукой в его хвост (или то, что торчало у него из задницы), накручивая на кулак, зубами держа за загривок за загривок. Зубы у нее тоже были крепкие, натренированные железо молоть. Так, с жатыми зубами, она мычала, пытаясь позвать на помощь Борзеевича.

– А? Что? Где? О-о-о! – проснулся он от ее и Кота Баюна криков, протирая сонные глаза рукавом, растерянно таращась округленными глазами на битву посреди горницы. Видно, чары на него подействовали сильнее: он сидел на лавке, как малое дитя, тараща глаза, и вместо помощи подтянул и поджал под себя ноги, чтобы не мешать борющимся.

Коту, наконец, удалось вывернуться. Дико мяукнув, он кинулся к двери, поджимая поломанный местами хвост. Обессиленная и обесточенная Манька поволоклась за ним следом, не выпуская из крепко сжатой пятерни клок шерсти. Кот тащил ее за собой, оглядываясь и вырезая по дороге когтями куски плоти. Кровища из нее лилась ручьем, заливая пол и половичек, на котором кот тащил ее за собой.

И вдруг, через всю горницу от печи, мимо Маньки пролетела со свистом кочерга, ударившись в голову Страшного Зверя, который, уже у самого порога, свалился замертво…

Состояние нестояния прошло мгновенно. Манька сразу оценила боевую машину, которая по всему телу обросла странными иглами, которые торчали и из нее, да так густо, что можно было принять за шерсть. Сами иглы были полыми внутри, как капсулы. Уколы оказались неглубокими, но очень болезненными.

И был он, пожалуй, с доброго волка

Манька противно выругалась, как Дьявол, когда его отвлекали от важных без сомнения дел, вытаскивая из себя иглы, вынула свечку из подсвечника, зажгла ее и склонилась, рассматривая Котофея Баюновича, без которого Благодетельница была как без рук. Смотреть на зверюгу получалось только как на руку Помазанницы, которой она дотянулась до нее в этом лесу…

Борзеевич тоже пришел в себя, потряс головой, пощупав виски, сполз с лавки, кое-как доковылял до нее. Повыдергивал иглы из ее спины, которые она не смогла достать, ощупал места уколов и тоже склонился над Зверем, не веря своим глазам.

Передних лап у кота было две, задних… тоже две и еще одна. Она и оказалась хвостом. А сам хвост – маленький отросток, похожий на ужа, болтался между ушами. А может, это был не хвост, а чуб-коса, но имел он внутри косточку. То есть, кот был наполовину передом, наполовину задом… Кровь лилась из его головы, но не так сильно, и не красная, а бледно-голубая, как вода на киселе.

– Ишь ты! Благородных кровей! – заметил Борзеевич, ткнув в зверя пальцем.

– Изба, ты мне жизнь спасла! – благодарно скрестила Манька руки на груди, низко кланяясь в передний угол, осознав, наконец, под какую опасность изба же их и подставила. Эманации избы были не то что расстроенными – виноватыми.

– Борзеевич, надо проверить, чем он ее сглазил… Это ж какой подлец!

Но стоило ли поминать о дурном, когда все остались живы-здоровы! Манька избы не обвиняла, сама была такой же дурой. И, пожалуй, была бы дальше, если бы воочию не полюбовалась, как это выглядит со стороны. Поумнела она, наверное, только что, вспомнив, как поддел ее Дьявол во время битвы с оборотнями, когда она думала показать своим мучителям и избы, и Дьявола, и Борзеевича…

Впрочем, изба могла быть под гипнотическим влиянием, все-таки Зверь ее обрабатывал непростой, а она так, на радостях, с распростертой грудью…

А коту было вовсе не до шуток. Он лежал, истекая кровью и коченея прямо на глазах, пока Манька металась в поисках тряпицы, чтобы перевязать его рану. Шкура с него вдруг ни с того не с сего сошла на нет, оголяя под собой скелетик, по усам торопливо спрыгивали блошки, падали замертво кверху лапками, оставляя кучки праха.

– Ну, это так теперь? – округлились глаза у Борзеевича, удивленного прогрессирующим новым видом, который приспособился жить только на баюнах.

– Это кто? – ткнула Манька в кота, погрозив ему кулаком. – У-у-у, зверюга! – облизывая раны и высасывая яд, она протерла их тампоном, смоченным в живой воде. Мало ли какую мог занести инфекцию.

– Кот… Баюн! Древнее Котофеевича не сыщешь! – оторопело ответил Борзеевич, слегка заикаясь на словах. Он недоверчиво подергал его за хвост, повертел кочергу в руках, приближая ее к самому носу. Даже зачем-то обнюхал.

– Старый, старый знакомый… мы с ним… вроде как, одного поля ягоды… Погоди-ка, – вскинулся Борзеевич, – кочергой его не убьешь! Он еще попьет кровушки, ты уж поверь! Его вампирским баю-бай все времена стонали! С другой стороны, Маня, он братец мой… Вот, наконец, встретились…

– Это какой такой Баюн, из сказки что ли? – поморщилась Манька, фыркнув.