Кому в Раю жить хорошо…

Где свое-то взять?! Разве что забить скотину, вон она ходит – глупая, безобидная, мирно пощипывая травку. Еще только начало февраля – вся зима впереди. Косые ливневые дожди в последние дни практически не прекращались, значит, за пределами благодатной земли – снежные метели и ураганы. И озеро то и дело накрывало снежными лавинами, когда высокие волны прокатывались по реке, заливая берега холодной водой.

– Нам партизанам нос воротить не пристало… – проворчал Борзеевич, собирая рюкзак.

Рюкзак пришлось поменять дважды: в первый поместилось почти все, что он задумал взять с собой, но, подняв его, пал и пролежал минут пятнадцать, безуспешно порываясь встать. Во втором рюкзаке места оказалось много меньше, половину вещей пришлось отложить в сторону.

Дьявол, сделав ревизию – в принципе, остался доволен. Но веревку заменил на сплетенную из неугасимого поленьего дерева и добавил колышки, выструганные из того же дерева, объяснив это тем, что дерево крепкое, а железных колышек легче в пять раз. Они в самом деле получились прочными и не такими тяжелыми, как железные крючья, а веревка растягивалась и удлинялась в два приема.

Обнаружив в Манькином рюкзаке крупу, демонстративно избавил ее от лишней тяжести. Из-за крупы она ни за что не стала бы переживать – крупа предназначалась не для нее – Борзеевич подложил, и обрадовалась, когда рюкзак был собран.

Старик, испробовав тяжесть рюкзаков и железа, не раздумывая взял на себя топорик и котелки.

Выходили на закате, когда почти стемнело. Ночью враги их исхода не ждали, и надо было успеть проскочить, пока изба отвлекала внимание вражеских разведчиков, углубляясь в другую сторону. Лесные подали знак рукой и углубились в лес, показывая тайную тропу в обход озера.

Манька взвалила котомку на плечи и вышла в вечерние сумерки из избы первой. За нею выскользнули Борзеевич и Дьявол. Птицы указывали, где прячутся немногочисленные вражеские лазутчики, попискивая и покаркивая над их головами, и взлетали, чтобы они увидели засаду из далека.

Все трое ступали неслышно, осторожно прощупывая землю перед собой. Полегче стало, когда к утру вышли за озеро на снег, подтаявший и покрытый прочной коркой наста. День выжидали, укрывшись в небольшой нише, больше смахивающей на брошенную медвежью берлогу. Дьявол постарался: все утро шел дождь, с обеда снова заморозило. Следов на выметенном ветром льду не оставалась, можно было скользить по нему, как на коньках.

Чуть стемнело, вышли снова. Пересекли горную невысокую гряду, которая закрывала землю от схода лавин, воспользовавшись двумя расщелинами и потайной пещерой, закрытой от постороннего взгляда с одной стороны водопадом, с другой стороны густыми сплетенными между собой корнями, которая вывела их прямехонько в лощину, в подножие высокой горы.

Гора была высотой километра четыре, может, чуть больше – им повезло, что именно эта менее высокая гора располагалась в начале реки. Горы слева и справа были намного выше и круче.

Манька взирала на горы с благоговейным ужасом. Оказывается, о горах у нее представления были весьма смутные. Казалось бы, что такое четыре километра? Но, видимо, не зря в горы никто не совался. Лезть придется все вверх и вверх. Они с Борзеевич от быстрого бега запыхались и пропотели, один Дьявол чувствовал себя замечательно.

К утру следующего дня достигли места, откуда гора начинала подъем. Здесь передохнули, укрывшись между скал. Оборотни могли все еще их заметить.

Первая лагерная остановка выявила многочисленные упущения при сборах.

Пока пробирались через водопад и пересекали горные озера, Манькин полушубок промок насквозь, а когда высох у огня, она заметила, что мех местами начал облазить, а кожа начала на глазах расползаться по швам. Шуба у Бабы Яги оказалась старая и некачественная. И не удивительно, в избе она прятала вещи, которые или хоронила от чужого взгляда, или ненужное ей барахло. Чуть лучше оказались штаны Борзеевича, но, намокнув, они сохли так долго, что на следующее утро ему пришлось одеваться в сырое, а к вечеру, когда преодолели первый подъем, разрезанный горными ручьями, оказавшись на ровном плато, он начал покашливать.

В пользу Борзеевича Манька пожертвовала пуховый свитер, связанным скорее от безделья. Всю следующую ночь его отпаивали живой водой и кипятком с малиной и медом. Больного пришлось усиленно кормить. Запасы таяли, на такие издержки никто не рассчитывал. Когда Дьявол попробовал обратить на сей факт внимание, она лишь махнула рукой. Пошарила в рюкзаке, вынимая запасные штаны и подкладывая их под голову Борзеевича, набросав на его ложе возле костра толстым слоем хвойных веток – ей привычно, а Борзеевичу еще привыкать и привыкать! Придвинулась к огню сама.