Кому в Раю жить хорошо…

У черта не было лица, за руку его не поймаешь. Не пойми, на что и куда смотреть, главное за спину – и вали всех, кто там размножается. Догадка оказалась неприятной. Она вспомнила об избах: мудрые избы болели гораздо серьезнее, чем она думала. Болезнь управляла не телом, а сознанием, которое у изб тоже было. Не такое, как у человека, скорее, как у водяного, у того же Борзеевича… Наверно, Дьявол лепил их сознание не из красной глины, а из земли, которая не под Твердью, а над Твердью. И замечательно, что избы и Борзеевич не читали ее мысли или делали вид, что не читают. Иногда ее посещали стремненькие мысли, поднебесные, которые небожителям – мерзость… Но столько чертей не смогли сломить волю изба, когда они решительно отправились за нею.

Что же она – сдастся?! «Избы смогли, и я смогу!» – досадливо поморщилась Манька, продолжая упрямо искать.

Навалилась дремота, с которой бороться едва хватило сил. Глаза закрывались сами собой, голова погрузилась в состояние между Бытием и Небытием, когда мир отсутствует в уме, оставаясь за пределами понимания. Тело налилось свинцовой тяжестью.

Манька боролась…

Наконец, черт снова перепрыгнул через голову, обернувшись ею. Она едва различила его в окутавшем ее полузабытьи…

Манька смотрела на него, не вмешиваясь и не поднимаясь до его состояния. Не так трудно догадаться, что бесполезно пытаться изменить прошлое.

Прошлое осталось в прошлом. Она могла только принять его, вырвав тени, которые гналась за нею, положив его на суд земли, разрушив силу проклятий. Меняя будущее. Вместо помощи черту, надо было убить его – то бишь себя. Черт бил не в бровь, а в глаз, доставая самые больные состояния. Она могла бы ненавидеть его – по всем человеческим понятиям он издевался над нею, но Манька не мерили черта человеком, она мерила его Дьяволом. Дьявол не хуже черта украшал ее синяками и пил крови не меньше вампиров.

А вот, поди ж ты, пригодилось-то как!

Манька вспоминала все, что знала о чертях.

Черти – устроены иначе, голова у Дьявола, а сами – не пойми какая муть. Могли забраться глубоко в землю и заполнить собой пространство, которое вопило к сознанию и сучило человека всеми нечистотами земли. Черту позволялось разоблачить человека, выставляя в нелицеприятном свете. Черт, как Дьявол, не имел сердца, чтобы проявить сочувствие к больному человеку, и с удовольствием открывал болезнь, не имея тела, как такового. Он не чувствовал боли, но мог многое рассказать о ней. И только Дьявол мог бы разоблачить черта, посмеиваясь над человеком. Меньше всего ей хотелось бы стоять посреди Ада со стеклянными глазами, забыв о цели своего визита – но так оно и было!

И черт снова пришел на помощь, хорошенько ее проучив.

По глупости своей она решила разобраться с чертом, как в избах. Но те черти не сучили ее сознание, они обращались к избе, взывая ко всем, кто подходил или входил в нее. Но все же, не раз и не два, поддавшись им, она становилась объектом их издевательств, принимая навязанное мышление, и ни о чем другом уже не могла думать. Черти в раз раздевали ее. Натурально. Обесточивая и выбивая из-под ног почву. Чтобы вернуть себе человеческий облик, приходилось отчаянно сопротивляться – черти метелили почем зря, используя всю боль, которая была спрятана в земле человека, легко вынимая ее. И только когда наступало прозрение, химера оборачивалась: «Ад» в «Да», «Яр» в «Рай», а огонь становился очищением.

Был такой Бог – Ярило, сущий Дьявол, наступил на душу – прощай, родимый, солнышко закатилось! Значит, все мерилось наоборот и в те далекие времена: Ра любили, Ярило уважали – как две стороны одной медали.

Но что теперь, все время говорить себе «нет»?

С такой позицией и вампира понять можно…

Закручинилась душа, и заплакала вместе с нею. С другой стороны, ну, встретил чуткого человечка, который показался на лицо, ну, зашкалило, что же теперь, душу вынимать? Душа пригрела – радуйся! Она тоже человек!

В чем же разница?

Манька вспомнила все, что она испытала в избе. Если бы была в себе, как в избе… Но ходить внутри себя не получалось, только шарить третьим оком… Она молилась, выставляла кресты, рисовала в уме пачки денег, обещала вечную любовь, решительно произносила обличительные речи. Ни злобные твари, ни черт не реагировали, ничем себя не обнаруживая, а земля плыла у нее перед глазами – и своя, и каменистая пустыня Ада.

«Ох, Манька, Манька! – с горечью укорила она себя. – Ты хоть понимаешь, как молиться тебя заставили?»

И раздвоилась сразу, как только обратилась к себе от третьего лица.

Черт приземлялся из своего сальто на землю. Он снова был ею: опухшие мокрые от слез глаза, опухшее лицо, мученичество во всех деталях неряшливого вида…

На всякий случай Манька отступила на пару шагов.

Это только черт! – напомнила она себе, избавляясь от жалости. Достал болезнь – низко кланяюсь! Но что же, заболеть теперь?!