Кому вершить суд. Повесть о Петре Красикове

В середине ноября его вновь арестовали, обвинив в саботаже. Вина Маниковского состояла в том, что он отдал телеграфный приказ всем тыловым военным округам: «Никто не может быть отстранен от должности без моего ведома и согласия». Рабоче-крестьянское правительство проводило линию выборного начала в армии, и приказ бывшего царского генерала представлял собой вызов Советской власти.

Дело Маниковского расследовал Красиков. Генерал на допросах держался с подчеркнутым достоинством, однако без высокомерия, обнаруживаемого его коллегами. Отвечал он обстоятельно, хотя и по-военному лаконично. Во всем его поведении угадывалась растерянность. Генерал никак не мог осознать своей вины. Если он поставлен во главе военного министерства — таков был ход его рассуждений, — то как можно допустить смену командования без его ведома и согласия? Как существовать армии без единоначалия?

Петр Ананьевич не сомневался в искренности генеральского недоумения и терпеливо втолковывал ему, что революция сметает до основания прежние государственные устои. Это не минует и войска.

— Простите, гражданин комиссар, но я вас все-таки не понимаю. Вы что же, намерены оставить Россию без армии?

— Да нет, пока это, к сожалению, невозможно. Идет война. А в несколько отдаленной перспективе такая вероятность не исключена. Свое государство станет защищать вооруженный народ.

— С этим я никак не могу согласиться. — Глаза генерала неприязненно смотрели на Красикова. — Вооруженный народ! Необученная, не знающая воинской дисциплины толпа — вот он, ваш «вооруженный народ». При столкновении с мало-мальски подготовленным неприятелем эта толпа…

Дверь пятьдесят шестой резко распахнулась. Стремительно вошел Владимир Ильич. Огляделся, некоторое время стоял молча, наклонив голову, словно припоминая, зачем пришел. Затем кивнул Красикову, приблизился к столу. Вгляделся в генерала, приготовился слушать. Но комиссар и допрашиваемый молчали. Маниковский, должно быть, догадался, кто этот человек, и, вскинув голову, независимо встретил любопытный взгляд вождя большевиков.

— Петр Ананьевич, — сказал Владимир Ильич, — у вас найдется для меня несколько минут? Весьма важное дело.

Они вышли в коридор, двинулись туда, где была квартира и рабочий кабинет Председателя Совнаркома. Ленин поинтересовался:

— Маниковского допрашиваете? И как он? По вашему мнению, как? — Не дождавшись ответа, объяснил: — Товарищи из Наркомвоендела полагают, что на сегодняшний день он может быть нам полезен как специалист. Не ошибемся, если отпустим?

— В политике, Владимир Ильич, он… как бы удачней выразиться… сущий младенец. Убежден, для нас генерал опасности не представляет. А вот полезен ли он как специалист, не скажу. У него, видите ли, в этом смысле свои принципы. Работать на новый режим согласен только с одним условием — вне политики и без какого-либо вмешательства власти.

— Вот как! — Владимир Ильич вскинул голову. — Пресловутая генеральская щепетильность? Расчет на нашу доверчивость? Впрочем, вероятнее первое. Но тоже ведь своего рода расчет: «Мы — только исполнители. А ответственность за все ляжет на вас, политиков». Ловко! Посмотрим, будет ли от него прок. Но не держать же его под арестом только за то, что он нам не сочувствует.

Петр Ананьевич возвратился в пятьдесят шестую. Генерал не изменил позы. Выпрямился на стуле, словно бы демонстрируя неубывающую воинскую выправку. Судя по его отрешенному лицу, он бился над гамлетовским вопросом: быть или не быть? При появлении комиссара медленно отвел глаза от неба за окном и уставился на Красикова, словно бы спрашивая: «Обо мне шла речь? И что же вы решили?»

— Итак, Алексей Алексеевич, продолжим?

— Я в вашей власти…

— И в своей, — возразил Петр Ананьевич. — Уполномочен сообщить, что предложение товарища Крыленко остается в силе. Скажу больше, уже заготовлено постановление о вашем освобождении. Но прежде чем подписать его, прошу ответить на последний вопрос: как вы относитесь к Советской власти? Надеюсь на искренний ответ.

— Иными словами — «како веруешь»?

— Вот именно — «како веруешь»! Маниковский долго молчал. Петр Ананьевич, наблюдая за ним, видел шевелящиеся в беззвучном шепоте сухие губы, изжелтевшую от кабинетной службы кожу щек, ничего не выражающие, устремленные вдаль глаза, наморщенный высокий лоб.

— Я жду, Алексей Алексеевич, — негромко произнес Красиков.

— Что? — Маниковский встрепенулся. — Я понимаю… понимаю… «Како веруешь»?.. «Како веруешь»?.. Вы позволите мне еще подумать?

— Разумеется. Это ваше право.

— Я подумаю и напишу. У вас это дозволено? Утром следующего дня матрос Мешков передал Петру Ананьевичу письменный ответ генерала Матниковского. Объяснения Красиков читал вместе с Козловским и Алексеевским, бывшим матросом. Размашистым и весьма неразборчивым почерком были исписаны две страницы: