Кому вершить суд. Повесть о Петре Красикове

— …Нам вовсе не выгодно разжижать ряды партии сомнительными элементами. — Красиков не сводит глаз с Русова. Тот сидит между своими земляками, Вековым и Карским, и на лице его смятение. — Мартов заботится, чтобы наш устав охватывал эти сомнительные элементы. Я понимаю его добрые намерения. Но ошибка его заключается в том, что он процесс роста социал-демократии рассматривает не динамически, а статически… — Красиков передохнул, оглядел собравшихся. — Товарищи, устав партии пишется не для профессоров, а для пролетариев, которые не так робки, как профессора, и, я надеюсь, они не испугаются организованности и коллективной деятельности. Для единиц вообще уставы не пишутся, они пишутся для коллективов. Я сказал бы больше: эти единицы, не имея санкции никакой из партийных организаций, совершенно никак не могут — ни формально, ни по существу — называться представителями партии.

И все-таки сторонники Мартова получили перевес.

Георгий Валентинович и Петр Ананьевич остановились в близлежащем скверике. Не было желания расставаться, важно было поговорить, основательней утвердиться в собственной правоте.

Мимо прошел Мартов. У него был вид измученного и чрезвычайно расстроенного человека. Красиков окликнул его:

— Юлий Осипович! Товарищ Мартов!

Мартов остановился, нехотя повернул голову, некоторое время смотрел на прежних сподвижников по «Искре», словно бы не узнавая. Пожал плечами, саркастически усмехнулся, спросил:

— Это вы меня назвали «товарищем»? Не ошиблись ли адресом?

— Юлий Осипович! — Георгий Валентинович покачал головой.

— Вас я вообще не желаю слушать! — запальчиво выкрикнул Мартов.

Он пересек сквер, присоединился к ожидавшим его на углу Засулич, Аксельроду, Потресову и Дейчу. Плеханов опечаленно смотрел им вслед. Когда они исчезли за поворотом, он вздохнул:

— Какой ужасный день!..

Красиков проводил его на квартиру. Всю дорогу Георгий Валентинович отмалчивался, а пожимая на прощанье руку Петру Ананьевичу, спросил так, словно надеялся услышать нечто успокаивающее:

— Вы полагаете, это бесповоротный разрыв?

— Теперь все зависит от них.

Сказал он это внешне спокойно. Однако внутри у него клокотало негодование. Они смеют упрекать кого-то в подавлении инакомыслящих! Вот ведь чего стоят их слова о свободе мнений, демократии, порядочности! Стоило не согласиться с ними, и ты перестал быть товарищем. Отлично, Юлий Осипович! Теперь понятно, какую свободу мнений в партии вы хотите получить — свободу только для себя…

Последние заседания не сгладили разногласий. Но после ухода со съезда бундовцев и «рабочедельцев» большинство неизменно шло за Лениным. Русов бесповоротно примкнул к лагерю ленинцев, и его не сочли перебежчиком. Партия — во всяком случае, формально — пока оставалась единой. Никто и мысли не мог допустить, что разногласия заведут их так далеко.

Выборы редакции «Искры» и Центрального Комитета накалили атмосферу до предела. Ленин и Плеханов совместно с остальными бывшими редакторами покинули заседание, чтобы своим присутствием не влиять на волеизъявление делегатов. Обязанности председателя принял на себя Красиков. Нелегко было охладить пыл ожесточившихся противников. Особенно неистовствовали друзья Мартова.

И все-таки большинство проголосовало за ленинское предложение: сократить число редакторов «Искры» и создать Совет партии для согласования действий «Искры» и ЦК. Съезд в массе своей выглядел теперь монолитным, не подверженным никаким колебаниям.

…Его взяли в Берлине, на квартире Повара — Федора Ивановича Щеколдина. У них обоих были болгарские паспорта. У Красикова — на имя Стефана Георгиева, у Щеколдина — на Димчо Попова. Петр Ананьевич оказался в германской столице, направляясь в Россию по маршруту, составленному Лениным. После съезда меньшевики стали распространять слух о том, что раскол на съезде произошел якобы из-за «нетактичности Плеханова, бешенства и честолюбия Ленина, шпилек Павловича». Необходимо было разъяснить товарищам на местах, что дело гораздо сложнее, что суть его в том, что большинство съезда не согласилось поступиться принципами ради «худого мира» с бывшими товарищами.

Красиков должен был информировать комитеты, прежде всего Киевский, об итогах съезда. Следовало попасть в Россию как можно скорее. Оттого-то он и обзавелся болгарским паспортом. Эмигрант чувствовал себя в относительной безопасности, имея документы гражданина любой страны, только бы не значиться подданным Российской империи. Но на сей раз и болгарские паспорта не помогли. Оба они угодили в участок.

Согласно германским законам на третий день судья санкционировал арест. Красиков и Щеколдин отправили письмо в редакцию «Форвертса», сообщили о себе немецким товарищам. Спустя два дня в тюрьму приехал адвокат.

В тускло освещенной канцелярии с решетками на окнах Петр Ананьевич увидел человека в пальто. Адвокат подал ему руку, представился:

— Карл Либкнехт. Пришел по поручению товарищей и принес от них привет. Не затруднительно ли вам объясняться по-немецки? Может быть, перейдем на французский?

— По-французски мне, пожалуй, легче.